Тонкие швейные нити
Шрифт:
Жорж разорвал письмо, и старый носатый французский дворник долго мёл под нашими окнами тротуары.
"Дождись, я приеду", - написано на обрывке письма. Уцелевшие обрывки тоже лежат здесь, в коробке.
– Не дождусь! Не дождусь! Не дождусь!!!
– кричал он и хлопал дверями.
– Не дождусь!!!
Мы смотрели, как взмывает в небо стая голубей.
– Не дождусь...
А потом шли дожди, дожди, дожди...
Её отец пожелал, чтобы она вышла замуж за красного. Он полагал, что это спасёт жизнь их семье, откроет им дорогу в Европу...
И Жорж не хочет её видеть. Когда она заходит к нам, он закрывает ладонями глаза и полушёпотом говорит:
– Я не хочу тебя видеть.
Почему он не понимает, что предать любовь можно только ради одного: чтобы не предать Россию.
Наш папа гордится Татой, он смотрит на неё, держит её за руки и называет Дочка. Когда она приехала, папе стало немного лучше.
Её губы - я видела - беззвучно повторяют одну и ту же фразу:
– Люблю. Всё равно люблю.
Мадам Куку, сидя за обеденным столом, переводит взгляд с Жоржа на неё, с неё - на Жоржа, утирает маленьким платочком своё большое лицо, промакивает набегающую слезу.
Жорж так и сидит, закрывая ладонями глаза. Когда он просится выйти из-за стола, отец ему не разрешает. Даже я бы не послушалась. А брат так и сидит с закрытыми глазами, не притрагиваясь к обеду.
По вечерам мы подслушиваем, как наш брат разговаривает по телефону со своей бывшей невестой. Мы сидим за стенкой, на полу, навострив уши. Только говорит всегда она, а Жорж молчит. И если он вдруг что-то произносит, нас это радует. Но тут, как всегда, на самом интересном месте, появляется Мадам Куку и уводит нас за уши в нашу комнату.
– А почему мама не приезжает? И не пишет? А, Зоя?
– спрашивает меня Ася, когда мы вечером перебираем почту.
– Потому что мы ей не нужны. Она нас вообще никогда не любила. Красные не умеют любить,- говорю я с уверенностью.
– Не смей!
– папа вскакивает со стула.
– Не смей так говорить о матери!
– он хватает меня за руку и становится страшным.
– Отпустите, папа! Мне бооольно, - я морщусь, стараясь не плакать.
– Отпустииите...
– Она вас любила! Любила!!! Она всегда вас любила!!!!
Я с трудом вырываюсь, убегаю в комнату, хлопаю дверью. У меня на запястье красные следы от его рук.
Папа мне в догонку бросает в дверь шахматной доской. Я слышу, как фигурки, мелко постукивая, рассыпаются по полу.
– Она! Вас! Любила! Она! Всех! Любила! И продолжает любить! Не смей говорить о ней в прошедшем времени!!!
Я слышу,как его крики переходят в рыдания. Наша дверь изнутри не запирается, и я прячусь в плакаре. Здесь очень темно, и на дне хранятся совсем летние вещи: теннисные туфли и наш загородный саквояж. И прочее, всё, что было при нас, когда мы уезжали из Крыма. Я укрываюсь нашим пледом для пикников... Я скрещиваю пальцы, хмурюсь, чтобы не зареветь, и шепчу:
– Папа, придите
Обычно всегда помогает.
И он приходит... У него мелкой дрожью дрожат руки, он утирает платком мокрые щёки и просит у меня прощения, открыв дверцу плакара.
Он раздвигает в стороны наши с Асей платья и берёт меня на руки. Он шепчет мне на ухо:
– Прости меня, доченька, прости меня, прости, прости...
А я обнимаю его за шею. Он ведь не виноват в том, что наша мама нас не любит.
Когда я вырасту, у меня будет муж, которого я не буду любить, - решаю я, - потому что любовь - это страшно.
Когда мы переехали с Монмартра к мадам Куку в Пасси, Жорж стал чаще смотреть в окно. Теперь ему было не страшно, теперь он не боялся увидеть под окном Тату, он думал, что она не знает наш новый адрес.
Но мы проговорились ей, и она всё равно часами могла стоять под нашими окнами. Правда, она приходила в те часы, когда его не оказывалось дома. И это было хорошо. Иначе бы он расстроился. А мы смотрели на неё из окон прислуги и думали о том, что она очень красивая.
Один раз мы встретили её на улице, возле булочной, и она сказала, что хочет постричь волосы каре, под Коко.
– Нет, нет, не надо, - жалобно заскулила Ася.
– А то от вас совсем ничего не останется.
Тогда Она так грустно улыбнулась, что мне показалось, что никто кроме неё и Жоржа не мог так улыбаться.
В Пасси, у мадам Куку мы нюхаем запах её духов, которые нам не нравятся, и проливаем чай или вишнёвое варенье прямо на её белоснежные вязаные салфеточки.
Мадам Куку сдержанно улыбается нам и говорит:
– C`est manifique.
Мадам Куку спит в соврешенно дурацком чепчике. Во сне она как паровая машина.
Жорж укладывает нас спать вместе с ней в комнате. Мы просимся спать с ним, но он говорит, что "мадмуазелям не положено", снова пародируя мадам Куку. Мы с Асей сидим над её спящей тушей. Мы изучаем природу храпа. Разобравшись, мы находим в кладовой прищепку и защепляем ноздри мадам Куку...
В тот момент, когда она вскакивает со своей перины, хватаясь руками за воздух, мы успеваем улечься в безмятежные позы ангелов.
Жорж у нас держится молодцом. Он говорит,что всё наладится. Хотя я знаю, что нет.
И вот... снова идёт снег. Снег - это огромная тишина. Не знаю уж, куда и деваться.
Мадам Куку важно помешивает поварёжкой в кастрюле. Готовит что-то французское, невкусное. Рассказывает нашей няне рецепт, учит её.
– Что нам ваши ринцемты, - машет на неё большой морщинистой рукой няня, - мы блинков-то и так испекём, и суп сварим вку-уусной...
Папа ушёл куда-то узнавать про Жоржа, потому что Жоржа до сих пор нет. Жоржа мы уже давно ждём. Когда я думаю о нём, мне становится страшно и внутри как будто бы всё переворачивается.