Тонкий профиль
Шрифт:
В древних русских рукописях, когда хотели похвалить человека, называли его кротким. На заводе про Кагана говорили — деликатный. У этого человека не было ни тени бесцеремонной напористости или грубоватой фамильярности, которые порой свойственны производственникам. Он и по телефону, это я слышал сам, всегда разговаривал ровным голосом со всеми, никогда не повышая топа.
Как-то в один из вечеров Терехов пригласил меня зайти в гости к Кагану — одному из своих первых наставников.
Наум Иосифович занимал отдельную квартиру в новом шестиэтажном доме на улице Машиностроителей. Стараниями хозяина квартира была обставлена со вкусом. В гостиной, отделенной
В тот вечер, слушая его игру и глядя на бегающие по клавиатуре длинные, тонкие нервные пальцы, я подумал, что Каган мог бы, возможно, стать хорошим пианистом, если бы не был таким хорошим инженером.
"Угостив" нас музыкой, хозяин дома показал Терехову несколько технических журналов и немецкие, чехословацкие иллюстрированные каталоги новинок трубопрокатного производства. Заговорили о станах.
Странное дело. На моих глазах это повторялось не раз. Собираясь отдохнуть и развлечься, гости Кагана в начале или в конце вечера обязательно обращались к теме цеховых событий: что-то вспоминали, над кем-то шутили, кого-то хвалили — и никому от этого не становилось скучно.
— Скорости, скорости! — говорил сейчас Каган. Он имел в виду проект нового стана. — В наш век так быстро меняются понятия о скоростях. Мы до сих пор приводим сравнение: "быстрый, как ветер"! А скорость ветра — это каких-нибудь сорок — шестьдесят километров в час. Ветер — черепаха по сравнению с реактивным самолетом, делающим тысячу километров в час.
— Это так, — кивнул Терехов. — Но иной раз видишь пропасть между вершинами науки и узкими ущельями практики, где еще до черта кустарщины, ручного труда.
— Будущее техники — то, что сегодня в лабораториях ученых, — заметил Каган. — Однако есть, конечно, в пашей инженерной армии сочинители всякого рода бумаг да и просто равнодушные, инертные исполнители.
— Вот именно, — согласился Терехов.
Мне показалось, что он чем-то озабочен и только ждет момента, когда можно будет заговорить о том, что его тревожит. Пока же разговор перекинулся на гастроли одесской оперы в Челябинске, на открытие нового оперного театра в городе.
Часов около десяти мы втроем вышли погулять. В квартире остались домочадцы хозяина — его жена, мать жены, двое сыновей. Эту большую семью, любя всех, тащил он на своих плечах.
Наум Иосифович надел известный всему цеху темносиний плащ и синюю кургузую кепку. Даже в полутьме центральной улицы поселка, неярко освещенного матовыми гроздьями фонарей, нашего спутника узнавали многие.
В конце улицы, на спуске к скверу, молодежь толпилась вокруг здания кинотеатра. На стенде висела от руки написанная афиша: "Заграничный музыкальный фильм".
— Может, зайдем? — предложил Каган.
— Спасибо, мне что-то не до вальсов, — мрачновато ответил Терехов.
От кинотеатра мы пошли вдоль озера по широкой асфальтированной улице. От озера тянуло свежестью. Линия берега расплывалась в полумраке и угадывалась лишь по глухому всплеску воды. Неподалеку от деревянной эстакады стояла вышка для прыжков. Одинокий фонарь отражался мутной звездочкой в темных волнах.
— Как хорошо здесь, какой чистый воздух! — вздохнул полной грудью
Мы подошли к каменной круглой беседке, белевшей у самого берега. Присели на скамейку. Несколько минут молча слушали, как свистит над домами ветер, тихо накатываются волны.
В Челябинске постоянно дуют ветры, особенно сильные весной и летом. Часто в порывах ветра, в пыльных смерчах, столбы которого взлетают в небо, чувствуется соседство знойного юга и степей Казахстана. Но в тот день ветер был северный, со стороны гор.
— Свежо что-то, — заметил Терехов, поднимая воротник пиджака. И, не выдержав, наконец, спросил. — Как же все-таки мой проект?
Я уже знал, что проект его касается калибровки валков. Впервые предложил увеличить силу обжатия валков Каган. Речь шла о главной редукционной клети. Когда сделали это, скорость стана возросла, а следовательно, выросла и производительность.
Теперь Терехов в своих расчетах шел дальше и предлагал увеличить обжатия уже на всех клетях, равномерно, с нарастающей нагрузкой.
Каран ответил не сразу.
Виктор Петрович, вы знаете, у Бальзака есть чудесная фраза: "Человеческая сила слагается из терпения и времени", — начал он. Голос Кагана звучал мягко, но я почувствовал, как Терехов насторожился. — Я просмотрел ваши расчеты. Вы сейчас поймете, почему я не хотел говорить о них дома. Поверьте, я буду совершенно откровенен.
— Конечно, только так, — сказал Терехов.
— Вы предлагаете новую калибровку, и логически возможны два решения: я поддерживаю эту идею или отвергаю. Давайте рассмотрим практическую сторону дела. Мы недавно ввели новую калибровку, и чтобы менять ее, надо снова останавливать стан, быть может, дня на четыре, пять. Это сейчас, когда так все напряжено с программой. От заказчиков приходят телеграммы самого грозного содержания. — Каган вздохнул. — Допустим, что из страха прослыть консерваторами, мы поддержим вас, — Наум Иосифович взял Терехова за руку, словно бы так ему легче было убедить собеседника. — И тогда в случае срыва наша задолженность государству только увеличится, рабочих это ударит по карману, лишит премии. Нельзя все время менять и менять технологию, как говорится, не переводя дыхания. Нужна какая-то устойчивость в работе, хотя бы для того, чтобы основательно проверить новый метод.
— Совершенствование техники… — начал было Терехов.
— Правильно, правильно, — перебил его Каган, — кто же спорит? Но ведь не зря в иных случаях говорится, что лучшее — враг хорошего. Поднимитесь выше авторского тщеславия, взгляните на все с точки зрения интересов цеха, завода. А вашу новую калибровку, не торопясь, предварительно ее проверив, мы в производственных масштабах сможем испытать уже в новом цехе, на новом отечественном стане.
Я посмотрел на Терехова. Он, должно быть, менее всего ожидал такой ответ. Каган сам был новатором. Обращаясь к нему, Виктор Петрович готов был к любым техническим придиркам, к любым замечаниям по существу, но эти доводы…
"Кто же в данном случае прав? — подумал я. — Позиция молодого Терехова по-своему убедительна: раз можно улучшить работу стана, значит, надо к этому немедленно приступать. Но, с другой стороны, нельзя, конечно, все время дергать людей, ломать производственный ритм, не успев внедрить новое, немедленно приступать к очередной ломке во имя новейшего. К тому же существуют производственные планы, которые надо выполнять".
— План, план… — словно бы уловив мою мысль, произнес Терехов. — А перспектива? Должны же мы думать о дальнейшем развитии цеха.