Тонущая женщина
Шрифт:
Сейчас, приближаясь к входной двери, я смотрю вниз, притворяясь, будто вожусь с ключами. Ключ от дома Хейзел пометила красной точечкой. Я вставляю его в замок. Руки трясутся, но ключ в замке легко поворачивается. Я открываю дверь и переступаю порог.
Меня одолевает желание полюбоваться роскошью помещения открытой планировки. За стеклянной стеной в два этажа простирается синева Тихого океана – великолепный фон для современной элегантной белой мебели с акцентами из темной древесины. Но ведь я – Хейзел. А Хейзел не должна пялиться в изумлении на обстановку собственного дома. Я небрежно бросаю ключи от машины в стеклянную чашу на тиковом буфете и иду в гостиную.
Как бы между прочим
Мой взгляд падает на черно-белый снимок в серебряной рамке на приставном столике: Хейзел и Бенджамин в день свадьбы. Фото не постановочное, но все равно идеальное. Жених стоит за спиной у невесты, обнимая ее за тонкую талию. На нем темный костюм, на ней – платье-футляр, без изысков, без бретелек. Хейзел смеется, запрокинув назад голову. Лицо Бенджамина угнездилось в изгибе ее шеи. Они оба светятся от счастья. Были ли они тогда счастливы? Когда их брак дал трещину? Я отрываю взгляд от фотографии и перехожу в кухню.
Здесь тоже все белое: гладкие шкафы без ручек, кварцевые столешницы, встроенная техника фирмы «Термадор». Я выдвигаю верхний ящик под блендером стоимостью не меньше двух тысяч долларов; такие используют в ресторанах. И там, на столовых приборах, лежит обещанный конверт. Я хватаю его, оцениваю тяжесть и толщину – не меньше двух дюймов. Я сую конверт в сумку Хейзел, ставлю ее на стол и иду к холодильнику.
Холодильник под завязку забит всякой всячиной: продукты, остатки готовых блюд, бутылки вина, приправы. Такого «нормального» беспорядка я как-то не ожидала увидеть в этом белоснежном дворце. Я достаю из холодильника овощи для салата, кладу их на рабочий стол в центре кухни. Стоя спиной к камере, которая неприметно висит в верхнем углу, я принимаюсь нарезать томаты. Наблюдает ли за мной Бенджамин? Заметил ли, что у меня чуть-чуть дрожат руки, что леггинсы не так плотно облегают меня, как Хейзел? Направит ли он сюда охранника? Но ведь Бенджамин занятой человек. Вряд ли у него есть время следить за тем, как его жена готовит салат. «Мне ничто не грозит», – убеждаю я себя. Не поднимая глаз от стола, от ножа, я методично крошу каждый ингредиент.
Когда салатница наполнена нарезанными овощами, часы на микроволновке показывают 13:28. Хейзел просила, чтобы я выиграла ей два часа. Сорок пять минут я проторчала в раздевалке спортклуба. Дорога до ее дома заняла двенадцать минут. В самом доме я нахожусь почти полчаса. Минут через двадцать можно уходить. О том, чтобы сесть и поесть, не может быть и речи; я беру посудное полотенце и вытираю стол, отскабливая воображаемое пятно. После снова смотрю на часы: 13:30.
Ванная. В уборной нижнего этажа видеонаблюдение не ведется. По словам Хейзел, подробно описавшей мне внутреннюю планировку дома, туалетная комната находится между кухней и кабинетом Бенджамина. Я иду туда.
Уборная просторная: раковина на пьедестале, унитаз, небольшое бархатное кресло – исключительно для красоты.
Я кладу руки на фаянсовую раковину и разглядываю в зеркале свое отражение. У нас с Хейзел только волосы одинаковые, никогда другого сходства между нами нет. Цвет лица у меня светлее, черты менее резкие. Если мое лицо будет находиться в фокусе камеры более секунды, Бенджамин сразу поймет, что я не его жена. У меня сдавливает грудь – не продохнуть. Я слишком рискую. Нужно скорее уходить. Но Хейзел необходимо выиграть еще несколько минут.
Я тихо отворяю дверь. Который сейчас час? Можно вернуться под камеру в кухню и там посмотреть время, но я нахожусь рядом с кабинетом Бенджамина. Хейзел упоминала, что камеры в его святилище нет. «Бенджамин ценит приватность», – объяснила Хейзел, хотя сама она по его милости всегда находится под надзором. И мне хочется больше узнать о человеке, от которого бежит Хейзел. Какие книги любит читать садист? Коллекционирует ли он еще что-то, кроме нэцкэ? Можно ли в его кабинете найти объяснение тому, чем вызвана его жестокость? Склонность к извращениям?
Бесшумно я иду по коридору к открытой двери. Вот я уже у кабинета, и вдруг – крк. Что это – птица выронила из клюва ракушку? Олень наступил на сухую ветку? Ветер сшиб с дерева шишку? Это мог быть любой безобидный источник шума, но меня будто током ударило. Кто-то идет. В горле пересыхает от паники. Я должна скорее убраться отсюда. У Хейзел было достаточно времени, чтобы скрыться. Я поворачиваюсь, и тут что-то привлекает мое внимание.
Рука.
Из горла вырывается то ли хрип, то ли вскрик. Я пячусь, стремясь убраться подальше от неподвижной конечности. Мне до ужаса страшно, что вот сейчас она оживет, что Бенджамин Лаваль бросится на меня из своего кабинета. Но ко мне никто не кидается. Рука, покоящаяся на подлокотнике офисного кресла, не шевелится.
Мне бы убежать со всех ног, но я словно приросла к полу. В кресле кто-то сидит. Должно быть, муж Хейзел. Но почему он здесь? И почему не слышал, как я расхаживаю по дому? Этому наверняка есть простое объяснение. Вероятно, Бенджамин вернулся за какими-то документами, а потом решил прикорнуть. И вон как крепко спит. Не шелохнется. Не всхрапнет. Или здесь что-то не так?
С опаской я обхожу кресло, чтобы лучше рассмотреть сидящего в нем человека. Взгляд скользит по ладони, по руке, перемещается на туловище, и от того, что предстает моему взору, у меня сдавливает горло. На Бенджамине серая рубашка на пуговицах, но весь перед красный от крови. Я вижу на груди отметины от ножа, разорвавшего ткань. Их как минимум четыре. Лицо его повернуто в сторону, темные волосы спутаны и в крови. У меня кружится голова, вот-вот грохнусь в обморок. Этот человек не спит. Он мертв. Убит. Я не сознаю, что стою в лужице крови, пока не поскальзываюсь и не падаю, приземляясь на одно колено и ладонь.
Желчь подступает к горлу, в нос бьет резкий металлический запах. Я неуклюже поднимаюсь на ноги, вытираю кровь о леггинсы, о леггинсы Хейзел. Крови много. Бенджамина убивали с особой жестокостью. В приступе ярости. А потом… я замечаю татуировку, выглядывающую из-под завернутой манжеты рукава. Это рисунок черепа. Ногой я поворачиваю кресло, и мне открывается лицо – дряблое, отвратительное. Я издаю гортанный вопль ужаса и муки.
Человек в кресле – Джесси.
Часть 2. Хейзел