Тоомас Нипернаади
Шрифт:
Она упала к нему в объятия.
И Тоомас подхватил девушку, охваченный жаждой, он бормотал, целовал ее, и у него даже слезы выступили на глазах.
– Я не знаю, кто ты и откуда, - чуть слышно шептала она.
– Все твои речи такие чудные, и верится и не верится. Но я уже не могу забыть твои горящие глаза, а твои слова долго звучат у меня в ушах. И вот мне выходить замуж за того!
– Нет, нет!
– вскрикнул Нипернаади, - никогда, никогда не бывать этому! Завтра мы убежим отсюда на рассвете. Когда свадебный поезд въедет во двор, мы будем уже далеко отсюда. А сокровища — ты знаешь. У меня есть брат, такой же большой и высокий, - мы пришлем его
– Нам не нужно золота, - вставила Элло.
– Нет, нет, - отечески возражал Нипернаади, - состоянием разбрасываться негоже! Ах, малышка, ты у меня на руках, на руках у старого Нипернаади! И ты оставила бы пастора, мать с отцом, даже эти леса и поля ради меня?
– Да, прошептала Элло.
– И я тебе нужен, - воскликнул Тоомас, - я и никто другой? И ты пошла бы за меня, даже не будь у меня золота, а жемчуг — лишь в мечтах?
– Да, да, - повторила девушка как в жару.
И Нипернаади не мог больше удержаться на месте. Он на мгновенье отпустил девушку и запрыгал как дитя. А потом снова жадно прижал Элло к груди, счастливый, упоенный, хмельной.
– Так, значит, завтра спозаранку!
– проговорил он торжественно-напевно.
– Завтра спозаранку я постучусь в твое окно, и мы убежим далеко-далеко. А сюда пришлем моего брата, чтобы встретил ловцов жемчуга.
Счастливые, как дети, исполненные надежд и мечтаний, в полночь они вернулись домой.
Нипернаади не спалось. Он беспокойно мерял двор и вздыхал. Лоб его прорезали глубокие морщины, словно только что пропаханные борозды. Он все шагал туда и обратно. Потом присел на камень, но тут же вскочил и опять закружил по двору.
– Тоомас, Тоомас, миленький!
– прошептал кто-то в порога амбара.
Он испуганно поднял глаза. Там стояла Тралла в белой рубахе.
– Ты сказал, что я должна ответить, - произнесла она, - вот я и отвечаю. Тоомас, я согласна уйти с тобой, куда бы ты не пожелал.
– Тралла, в самом деле?!
– радостно воскликнул Нипернаади.
– Куда бы я ни пожелал? Я счастлив, милое дитя, ты так мила, так несказанно прекрасна! А теперь ступай спать, Тралла, завтра поговорим об этом.
– Хорошо, Тоомас, - покорно произнесла Тралла притворяя за собой амбарную дверь.
Долго стоял Нипернаади неподвижно. Вдруг заметил он, как вспыхнула кромка неба, и испугался. Украдкой, будто вор. Он прокрался в дом, взял в углу каннель и вышел во двор. Скрытно, затаив дыхание, миновал он окна Элло, пересек сад и пошел в гору. Выйдя на дорогу, он перевел дух. А когда из-за леса показалось солнце, Нипернаади остановился на минутку и посмотрел вниз, в лощину.
Когда голова свадебного поезда показалась во дворе. Нипернаади был уже очень далеко.
Он шел вприпрыжку, кокетливо, как сорока, длинные руки болтались, словно флаги на ветру. Обут он был в большие расхлябанные сапоги гармошкой.
Белые ночи
Шел он, по всей видимости, уже долго — устал, пропылился. И никуда он не спешил, шагал в свое удовольствие лесами, проселками, отдыхая себе под кустом ли, под деревом, а то и на старом сеновале где-нибудь подле болота. Он был непривередлив и довольствовался малым.
Частенько он уходил от дороги в сторону,
Случалось, безо всякой видимой причины он вдруг шел тем же путем назад — тявканье бродячей собаки, резкий вскрик вороны могли вконец испортить ему настроение. Пока в карманах еще водился хлеб, он сторонился людей и за версту обходил любой жилье. При виде встречного заранее сворачивал в лес и пережидал за деревом, пока тот пройдет.
Как-то остановился у одной дачи, снял шляпу и запел. Но когда в окне показалась заспанная мужская физиономия, оборвал песню, круто повернулся и пошел своей дорогой. В другой раз наловил в болоте гадюк и притащил их в пустой сеновал. А вечером принес целую шляпу светляков. Уселся на полу и наслаждался таинственными огоньками вокруг себя и злющим шипением змей. Так и заснул среди них. А к утру гадюки пропали. И светляков нигде не было видно. Помрачнел отчего-то, расстроился и снова в путь. Что-то в нем надломилось, разладилось. Видно, белые ночи были причиной его беспокойства.
Парило. Раскаленный солнечный диск заливал землю огнем. Ветер уснул, приникнув устами к сухой земле, - ни один листок не шелохнется, ни одна травинка не дрогнет. Иссушенная земля сделалась твердокаменной и пыхала жаром, словно выхваченное из горна железо. Лесной мох обуглился, стоило его тронуть, и он рассыпался в прах. Горели торфяники, густой дым, растекаясь, затягивал небо желтоватой пеленой. За проезжим, случись такой на дороге, тянулось длиннющее облако пыли — долго-долго реяло оно в воздухе, словно дракон, хвост которого лениво подрагивает, голова мчит за ездоком, тогда как хребет, следуя дорожным извивам, где заглянет в рощицу, где укроется за пригорок. Стояла непостижимая тишь.
Даже птицы притомленно задремали в чаще, широко раскрыв желтые клювы. Только малышка оляпка попискивала от жажды, слышалось чье-то беспокойное цвирк-цвирк, бекас крича пролетал над горелым торфяником. Где-то далеко в лесу подавала голос кукушка, но и она, одурманенная солнцем и смолистым запахом, куковала с долгими перерывами — отдохнуть, перевести дух. Иной раз начнет довольно бодро свое «ку», но второго «ку» за ним так и не дождешься.
К вечеру воздух напитывался едким дымом и пылью. Озерная вода вылиняла, обесцветилась. Заходящее солнце, сквозь дым и пыль казавшееся ржавым пятном, тускло блеснув, падало за лес, но свет не гас.
Бескрайняя равнина небосвода розовела, одиночные облака тянулись красными парусами. Медно-бурая луна показалась было на краю небосвода, но вот уже побледнела и снова пропала — небо посветлело в преддверии нового дня. Ночи были мимолетные, молочно-беловатые, изнуряюще горячие, дурманящие запахом клевера, смолы и цветов. Ни росы, ни тумана, разве с какого-нибудь низкого болота поднимается облачко и сразу развеется, как дым из ружья. Занимался новый день, еще жарче прежнего — лишь ива вздрогнула серебристой листвой, испугавшись восхода солнца. Да пронзительно крикнула лесная щеврица, но и она сразу укрылась на болоте.