Тоомас Нипернаади
Шрифт:
Девушка окинула собеседника оценивающим взглядом и, сделавшись серьезно, пояснила:
– Так а толку-то что: барышня выходит замуж на пастора, все достанется ему. А пастор человек очень серьезный и совсем не улыбается, ну никак. Он хромой — смешно, а?
И тут, словно испугавшись своей откровенности, она резко повернулась и припустила к хлевам. Оттуда она еще воровато выглянула из-за угла и, залившись смехом, скрылась.
Чужак улыбнулся и пошел по двору хутора. Войдя в дом, он сказал:
– Меня зовут Тоомас Нипернаади, не найдется ли у хозяина какой-нибудь работы, вспахать забор починить или что-нибудь в этом роде? Я когда сюда шел, заметил,
День был воскресный, хозяин сидел за столом и листал газеты. Хозяйка расположилась подле него и лениво глядела во двор. Прошло немало времени, прежде чем хозяин отложил газету, снял очки и встал. Он открыл окно и крикнул во двор:
– Тралла, Тралла-негодница где ты болтаешься, бык рушит колодец!
И поскольку со двора никакого ответа не последовало, он снова сел на лавку и наконец обернулся к незнакомцу.
– Откуда идешь и кто будешь, самолюбец?
Тоомас поставил каннель в угол и сел за стол.
– Иду издалека, - оживленно ответил он, - хозяин о тех местах и не слыхивал. Куда лежит путь-дорога, туда и я, и там побываю, и тут, где-то и поработаю. А про жалованье мне можно не беспокоиться, там разочтемся, как время придет мне дальше идти.
– Нечего мне с тобой тут делать, - нахмурился хозяин.
– Да пусть остается, - проговорила хозяйка, как будто очнувшись ото сна, - куда же человеку уходить-то?!
– Вот и я думаю, куда же ему уходить-то!
– торопливо поддакнул Нипернаади. И, словно опасаясь долгих разговоров, подхватил свой инструмент и заиграл веселые мелодии. Вопрос решился, и больше об этом не заговаривали.
Так он остался на хуторе.
И сразу принялся за дело. Он облазил все хлевы, амбары и сараи, перезнакомился со всеми работниками и каждой девушке сказал какую-нибудь любезность. И только в комнату барышни Элло он не осмелился зайти. Постоял-постоял перед полуоткрытой дверью, да и отошел. Он был по-ребячески смешон и даже робок. Брови над его большими глазами кустились.
А когда солнце садилось, он уходил. Шел полевыми тропками, собирал цветы, насвистывал и радовался. Во всем его существе было что-то артистичное и наивное. Он разглядывал облака и шалел. Он ходил по лесу и прислушивался. А потом, словно вспомнив что-то важное, бежал на берег моря и кидал камушки в накатывающиеся волны. И так он просиживал часами. Только к полуночи он потихоньку брел домой.
На дороге, ведущей в церковь, ему повстречалась Элло.
– Приветствую вас, барышня!
– сказал Нипернаади и сорвал шляпу. Он стоял растерянный и не вымолвил ни слова.
– Вы, наверно, наш новый батрак?
– поинтересовалась барышня.
– Да, наверно, - ответил Тоомас, - я как раз сегодня пришел к вам на хутор.
– Отчего-то он улыбнулся во весь рот.
И тут, безо всякой на то видимой причины, он заговорил:
– Вы только взгляните, как блистают в бледном небе звезды весенней ночи!
– воскликнул он, жестикулируя.
– Можно, я расскажу вам об этом? Весенний лес полон птиц, цветов, и даже гадюки повыползали на кочки. Вы, барышня, хоть когда-нибудь заглядывали им в глаза, близко-близко? И луна плывет над кронами дерев, будто желтый пьеро, подвешенный к небу. И уже облетает черемуха: стоит прилечь под ней, и скоро лепестки облепят тебя словно белым снегом. Есть что-то страстное и одновременно болезненное в нашей северной весне: она налетает внезапно, как порыв бури, разрушая ледяные покровы, сразу засевая луга и леса неисчислимым
– И он подошел к Элло довольно близко.
– Однако нахальства вам не занимать!
– неприветливо сказала барышня.
– Простите меня!
– воскликнул Нипернаади пугаясь.
– По правде говоря, я ведь не крестьянин, я и за плугом никогда не ходил. Я, видите ли, портной, сельский портной, которого возят с хутора на хутор вроде какой-нибудь полуразвалившейся молотилки. Боже мой, чем же мне гордиться-то — шью брюки, пиджаки, случается — шубы и помаленьку обхожусь. А с весной бросаю свое занятие и ухожу в поля и в луга. Тогда уже не усидеть никак, тогда играй, насвистывай, шагай под божьим солнышком, как веселый бродяга.
Барышня взглянула на него с презрением.
– Вы, верно, очень любите приврать?..
– Смотрите, звезда упала и небо, словно мечом, пополам рассекла!
– воскликнул он, схватив барышню за руку. Но тут же отпустил ее и грустно произнес:
– Приврать? Прошу прощения, случается, порой я и правда привираю, одному богу известно почему. А-а, какой из меня портной, тут я и впрямь прихвастнул: я и нитки-то толком не вдену в иголку, не говоря уж о брюках и шубах. Моряк я, самый заурядный рыбаке ловлю салаку себе на пропитание, а что сверх того — вожу на рынок, чтобы разжиться табачком и стопкой водки. Что мне, бедному, поделать со своей грешной душой! Вот если возьмут сюда батраком, непременно схожу к господину пастору причаститься. Можете барышня замолвит за меня словечко? Ведь скоро вы станете его супругой. А пастор, говорят, человек хороший, только вроде бы с ногами не все в порядке и совсем никогда не улыбается.
– Спокойной ночи — прервала его Элло.
– Что-то не нравится мне сегодня с вами сумерничать, и не провожайте меня.
Нипернаади замер как громом пораженный. Он снова сорвал шляпу и ни слова не вымолвил. Барышня неслышно пробежала дальше, и две длинные косы змеились за ее спиной. А Тоомас так и застыл со шляпой в руке.
Потом улыбнулся и торопливо пошел к дому. Даже побежал.
Войдя во двор хутора, он присел на порог амбара, где спала Тралла. Постучал.
– Тралла, милая, ты спишь?
– заговорил он.
– Не бойся, дитя мое, тебе не надо открывать дверь. Я просто посижу здесь чуть-чуть и, если позволишь, поговорю. Видишь ли, милая Тралла, грустно мне и нет сна. Унес кто-то мой сон, уж не эти ли ночные тучки, а может, птицы лесные или ветер, беззаботно насвистывая, пролетел и собою унес. Я шел через лес, и заяц перебежал мне дорогу, значит, быть беде.
Меня позвали сюда, давай, мол, управляй — распоряжайся, но, видно, попал я к дурным людям. Боже, что тут за жизнь! Поля затравенели, камней не счесть. А постройки разваливаются, крыши текут, что твое решето! Даже баня покорежена, понять не могу, чем она еще держится? Да разве это хутор, разве это люди?! Ни богатства, ни довольства. Хутор заложен-перезаложен и продан-перепродан. А лошади, как козы, кости торчат, шаг везут, два отдыхают. Коровенки, как березы весной: подставишь подойник, может, за год и накапает стакан молока, такого жидкого, такого безобразного, не то что самому попить, даже батраку предложить совестно. Никак я не пойму, милая Тралла, почему ты служишь на этом хуторе, почему не уходишь?