Тоомас Нипернаади
Шрифт:
– Я знаю, кто виноват, - сказал он, отчеканивая каждое слово.
– Вот этот человек виноват. Разве не он подбил нас ввязаться в идиотское предприятие в тот момент, когда мы, оглушенные смертью любимой мамочки, и двух слов связать не могли? Разве не он погнал меня в Латвию за мартышкой, которая стала главной причиной всех бед? Разве не он давал умные советы и подбивал, мол, ребята, чего ждете, давайте валите рощу? Мол, ребята, чего пялитесь, топчите поле, и возьмите мартышку. Если бы не он, ничего плохого и не случилось бы: мартышка сидела
– Ионатан прав, - сказал Пеэтрус.
– Это верно, святая правда, - поддакнул Паулус.
– И вообще, мы ничего не знаем: кто он такой и откуда. Кто видел его документы? А вдруг он беглый каторжник?! Ходит по хуторам, представляется добрым родственничком, прибирает к рукам все хозяйство, нанимает батраков, хозяек, кладет в карман чужие деньги и выдает тебе по частям, да еще и выговаривает тебе, как мальчишке! Я вот что скажу: со мной в жизни всякое случалось, но чтобы меня вот так за нос водить и всю жизнь псу под хвост — такое еще не бывало!
Нипернаади перестал играть. Брови его нервно задергались, к щекам прилила кровь. Он поднялся и сказал:
– Ни в чем я не виноват. Предприятие ваше пошло лучше не надо, хутор я поставил на ноги, а если вы мной недовольны, так я могу уйти.
– Он поставил хутор на ноги, нет, вы слышите — соловьем разливается!
– крикнул Ионатан.
– И возле моей невесты увивается, хозяйкой ее сюда привел с вероломными намерениями, а то, что девушка работала носилась так, что ноги все в мозолях, это он тоже считает своей заслугой!
– Кто велел рубить рощу Истукана?
– вскочив, спросил Паулус и взмахнул кулаком.
– Кто погнал народ в ржаное поле?
– крикнул Пеэтрус.
– Кто виноват во всех наших несчастьях?
– орал Ионатан.
– Ну, я скажу, никогда еще у меня так не чесались кулаки! Из-за него мы потеряем все сое состояние, из-за него нас посадят в тюрьму! Вот она, справедливость, в этом мире, так вот и страдают невинные люди!
– Что тут рассусоливать, намять ему бока!
– закричал Паулус.
– Никогда еще не дрался с таким удовольствием, как сейчас. Да, пырял я финочкой безвинных, а жулика порезать — радость-то какая будет.
Пеэтрус сбросил пиджак, раздувая ноздри, как разъяренный бык. Он побагровел и мрачно глядел перед собой.
Нипернаади подхватил каннель, словно желая защитить свой дорогой инструмент. Потом смешался и в растерянности остановился.
– А ну, выходи, кровопийца!
– заорал Ионатан.
– Сейчас мы тебя научим мартышек ловить.
– закричал Паулус.
– сейчас покажем, как лес рубят и новины палят. Ты только не плачь, когда слишком жарко станет!
Он схватил дубинку и бросился на Нипернаади.
Но в этот момент во двор с плачем вбежала Милла. Она кинулась Ионатану на шею и,
– Правда, это правда, что тебя завтра посадят в тюрьму?
Пеэтрус и Паулус остановились, свесили головы и мрачно, исподлобья смотрели на Ионатана.
А Нипернаади шляпу цап, каннель за плеча и чуть не бегом пересек двор и — в поле. И не умерял шага, пока не вышел на большую дорогу. А шляпу он держал в руке — пока видны были крыши и трубы Кроотузе.
Ловец жемчуга
После многодневных странствий по лесам и дорогам достиг он нагорья, откуда видно было далеко вниз. За дальними лесами синело море. В зарослях ольхи и черемухи вилась, бежала к нему речка, словно девушка-болтушка, спешащая домой. Под неоперившимися деревьями краснели крыши хутора, над которыми кружили стаи ласточек. Поодаль поднималась белая башня кирхи и господский дом, укрытый осинами. Весенний вечер был напоен цветеньем и смолистым духом.
В раздумье он разглядывал открывшийся вид. Улыбнулся, а потом стал быстро спускаться.
Он был высок и сухощав, с жилистым, обожженным солнцем лицом, на котором большой кривой нос торчал топорищем. Шел он вприпрыжку, кокетливо, как сорока, длинные руки болтались, словно флаги на ветру. Обут он был в большие расхлябанные сапоги гармошкой. Через плечо у него висел каннель, а больше ничего при нем и не было. Широкая грудь — нараспашку, черная шляпа на самом затылке. И шел он, напевая и посвистывая.
Ступив на двор хутора, он обмахнул шляпой запыленные сапоги и присел на камень.
Появившиеся на небе облака занялись закатом. Закуковала кукушка, как усердный звонарь зазывая на субботнюю службу. Окна вспыхнули светом заходящего солнца.
С поля пришла девушка и, увидев незнакомого человека, остановилась перед ним. У нее были белые, слегка косившие глаза, покусанные оспой румяные щеки. Белесые волосы висели вокруг запачканного рта. Юбка была подвернута до колен, грязные постолы были огромные как два челна.
– Как звать тебя, милое дитя?
– спросил незнакомец.
Девушка застенчиво потупилась.
– Тралла, - ответила она, и ее пухлые губы растянулись в глуповатой улыбке.
– Ты посмотри, какое славное, какое красивое имя, кто бы мог подумать, - удивился незнакомец.
– Может, ты еще и хозяйская дочка?
– Ничего подобного, - отвечала Тралла, - я тут прислугой и пастухом, какая будет работа и что прикажут. Меня тут даже ругают Дурочкой, они меня Тралла-Балда называют. А хозяйскую дочку зовут Элло, она — барышня. Такая нарядная, такая богатая — поля нашего хозяина тянутся до самого моря и даже вон те дальние леса — тоже его. А коров и телок столько, - косящие глаза сделались большими-пребольшими, - что их и сосчитать никто не может, ну никак.