Тополь берлинский
Шрифт:
— Садись, Тур, выпей кофе. Эти таблетки действуют несколько часов, поэтому ты странно себя чувствуешь.
Эрленд отпустил коленку незнакомца, сначала чуть сильнее ее сжав, а потом несколько раз легко по ней хлопнув.
— Нет, — сказал Тур.
— Что нет? Не будешь кофе или не чувствуешь себя странно?
— Нет.
— Не хочешь знакомиться с Крюмме?
— Да. Ты причинял матери только боль. Видела бы она… Хорошо, что она умерла.
— Какого черта ты несешь?! — громко воскликнул Эрленд, слишком громко и пискляво, голос не вмещался
— Свинья, — сказал Тур. — Приехал… сидишь тут и гребешь все под себя. Проваливай.
Эрленд приблизился к нему вплотную, запахло мужским парфюмом и арахисом.
— Заткнись! — скомандовал он. — Я здесь не ради тебя, а ради Турюнн!
— Не ори. Ты всегда причинял матери только зло.
Щека запылала, Тур рухнул на кухонный стол, распластав руки, чтобы удержаться. Щека, прижатая к холодной поверхности стола, горела, он попытался поднять голову, но мышцы не слушались. Тут дверь открылась, и послышался голос Турюнн, он почувствовал ее руки на плечах, теперь заболело еще и ухо.
Турюнн помогла ему подняться.
— Что это вы тут устроили? — закричала она.
Неужели она тоже будет на него орать? Они говорили за его спиной, он не оборачивался. Услышал, как они повторили его слова и ответ Эрленда кроме фразы, что он здесь ради Турюнн. А потом Турюнн вытолкала отца за дверь.
— Тур, тебе надо еще немного полежать, — сказала она. — Я поднимусь с тобой, а потом принесу тебе кофе и бутербродов.
Постель была еще теплой, он лег, не раздеваясь. Доски на потолке остались прежними. Все изменилось, а доски — нет. И он был им благодарен, стал рассматривать их долго и тщательно. Даже когда дверь открылась, вошла Турюнн с подносом и поставила его на ночной столик.
— Они любят друг друга, — сказала она. — Прожили вместе двенадцать лет.
— Мать хотела…
— Твоя мать умерла. И она бы обрадовалась, узнай она, что у Эрленда все в порядке и он счастлив в браке с хорошим человеком.
— Нет.
— Может, хватит уже?!
Выходя, она захлопнула дверь.
Хватит что? Он посмотрел на чашку, по счастью, чашка была старой. Турюнн забыла сахар.
Он приподнялся на локте и поднес чашку ко рту, немного кофе пролилось. Два бутерброда с сыром и один с…
Он откусил, оказалось — ветчина. Он не ел ее уже много лет, они покупали вяленую баранину или салями.
Салями ему не очень нравилась, на нее шли старые отжившие своё свиноматки.
Хлеб был из морозилки, еще испеченный матерью. Этот датчанин сидел внизу на кухне и уплетал хлеб, испеченный ныне покойной женщиной, которая бы возненавидела его. Щека ужасно горела, он опустил голову на подушку, все еще жуя бутерброд, приложил руку к лицу. Жар передался пальцам, кожа пульсировала. Приехал и дерется. Сидят, тискаются друг с другом под кухонным столом и еще дерутся. Лучше уж продать всех свиней на бойню, а потом застрелиться.
Надо приехать вместе со священником, тогда это будет
В темноте хутор выглядел как всегда. Свет горел только на кухне, окно изнутри запотело.
— Посмотрим, как все сложится, — сказал он священнику, который ждал на крыльце, пропуская его вперед. Изнутри слышалась музыка.
Незнакомый мужчина в свитере с высоким воротом и зеленом переднике стоял у плиты, что-то жарил на сковородке, сильно пахло специями и жареным мясом. Незнакомец был маленького роста, толстый, раскачивался в такт какой-то популярной песенке, звучавшей по радио. В двух кастрюлях на задних конфорках что-то кипело, все окна запотели от пара, окно со светильником было приоткрыто, но это не помогало. Турюнн и Эрленд сидели за столом, держа в руках по бутылке пива, выпивая, очевидно, прямо из горлышка, стаканов он не заметил.
На полу стояли не распакованные мешки из гипермаркета, на столе — газета с некрологами. Сквозь приоткрытую дверь в гостиную он разглядел отцовские колени.
Эрленд и Турюнн встали, как только заметили вошедшего и белый воротничок, видневшийся под курткой его спутника. Турюнн поспешила выключить радио, низкорослый мужчина у плиты обернулся. На кухне стало очень тихо, только из гостиной доносился разгоряченный голос футбольного комментатора.
— Это ты? — сказал Эрленд. — Вы?
Священник протянул руку:
— Эрленд — это вы?
— Да.
— Соболезную. Меня зовут Пер Фоссе. Я местный священник.
— Спасибо, — сказал Эрленд и пожал руку, он был смущен, поглядывал на бутылки пива на столе.
— В том, чтобы сообща приятно проводить время, нет ничего дурного, даже когда в доме горе, — сказал священник и улыбнулся.
— Это… Карл, — представил Эрленд человека у плиты. — Карл, это Маргидо, мой брат.
Они поздоровались со священником — Турюнн и этот оказавшийся датчанином Карл.
— Он приехал сегодня, — объяснил Эрленд.
Священник зашел в гостиную.
— Садитесь, — сказала Турюнн, — Эрленд и… Карл только что съездили в магазин. Купили газету. Некролог хороший. И с соседних хуторов прислали два больших горшка с цветами, стоят в гостиной.
— А где Тур?
— У него сегодня случился срыв, мы дали ему снотворное, — объяснил Эрленд. — Он лежит. Садись, Маргидо. Ты, наверное, за рулем, пиво не будешь? Увы, плита занята, кофейник не поставить. Может, лимонаду?