Топот бронзового коня
Шрифт:
– Это как понять?
– возмущался слуга.
– Я своей старухе-матери отправляю раз в месяц письма в Сердику. Раньше шли четыре дня, а теперь две недели! Разве это порядок?
– Государственная машина прогнила, - вторил ему историк.
– Взятки берут практически все. Продают должности и блага, нет ничего святого.
– Ты напишешь об этом в своих трудах?
– спрашивал лакей.
– Шутишь? Никогда. Я себе не враг. Мне тут от лица его величества заказали сочинить трактат о постройках в эпоху Юстиниана. Вот над ним и работаю. Выйдет панегирик.
Челядинин
– Вот мы как живём: думаем одно, делаем другое и боимся говорить правду. А Юстиниан богатеет. И никто не осмелится его не послушать. Был один сильный Велисарий, да и тот иссяк.
– Всё из-за жены.
– Всё из-за жены, совершенно верно. Жены - это проклятье. Хорошо, что мы с тобой не женаты.
– Нет, в семейной жизни есть свои прелести.
– Я не отрицаю, но плохого всё-таки больше.
– Как, а дети? Дети людям необходимы. Я жалею, что у меня нет детей, - говорил Прокопий.
– Вот состарюсь - кто тогда мне поможет? Сохранит мои пергаменты после смерти?
– Ерунда, - отзывался Кифа.
– Дети - сплошь неблагодарные твари, думают только о себе. И ещё, поверь, неизвестно, подадут ли отцу в смертный час воды. А твои пергаменты тут же отвезут на свалку или продадут старьёвщику по дешёвке.
– Нет, не отвезли бы, я бы воспитал отпрысков как следует. Ты вот, например, пишешь матери каждый месяц, отсылаешь ей деньги. Значит, благодарные дети есть.
– Ерунда, - продолжал настаивать он.
– Разве это помощь для семидесятилетней старухи? Я по-настоящему был бы обязан взять её к себе, обеспечить уход и покой. А куда? И как? Да и не хочу… И мои два брата даже писем не пишут, уж не говоря о деньгах. Вот и понимай.
Разговор длился долго, оба прилично захмелели и пришли в своих рассуждениях к единственному выводу: мир несовершенен и никто из смертных не в состоянии ни себя переменить к лучшему, ни его.
И как будто бы в доказательство сказанного вскоре обрушилась на Константинополь новая напасть: эпидемия бубонной чумы.
Завезли её из Египта на кораблях, доставлявших в столицу хлеб. Первыми заболели византийские крысы - трупы их валялись на улицах, дворники боялись к ним прикасаться, а зараза вскоре перекинулась на людей, люди в панике бросились из города, разнося моровую язву по всему побережью. Феодора скрылась в своём имении в Малой Азии. Велисарий отвёз Антонину и Янку в Руфининану, сам же возвратился в Византий - самодержец не покидал дворца, и его ближайшее окружение постеснялось убежать без него.
Императору доложили, что Трибониан при смерти. Государь захотел его навестить. Как врачи и помощники ни разубеждали монарха, он стоял на своём и поехал.
Бывший главный юрист империи, до последних дней занимавший пост председателя Государственного совета (консистория) и именовавшийся квестором, выглядел ужасно: тощий, бледный, весь покрытый язвами. Увидав пришедшего василевса, он привстал на локте и, поморщившись от боли, тихо произнёс:
– Извините, ваше величество…
Автократор ответил:
– Ничего, ничего, лежи.
Тот откинулся на подушки и, дыша с трудом, хрипло проговорил:
– Право, мне неловко… Для чего было рисковать, подвергать свою драгоценную жизнь опасности?
Визитёр осенил себя крестом:
– Всё в руках Божьих… Я не мог не заехать попрощаться. Ты мой первый друг. И единомышленник. Созданный тобой Кодекс хоть и носит имя Юстиниана, весь пропитан твоей душой. С ним и я, и ты - оба вошли в историю. А юристы многих поколений будут брать его в качестве эталона. Кодекс Юстиниана вечен!
Умирающий расценил по-своему:
– Это мы - птенцы гнезда Юстинианова… Вы нас вдохновили… Я горжусь, что имел счастье потрудиться на благо империи под водительством вашим…
Царь слегка улыбнулся:
– Что ж, сочтёмся славою. Несмотря на наветы недругов, ты блестяще справился с главной задачей своей жизни. А таким людям смерть не страшна. Ибо ты принадлежишь вечности.
У Трибониана что-то закипело в груди. Он сглотнул и, стараясь выговаривать слова чётко, поблагодарил:
– О, мой господин! Мне твоя похвала так приятна! Покидаю этот мир безбоязненно. Все, что мог, я сделал. Больше меня ничего не держит… - Но, не выдержав, вдруг заплакал.
– Что ты, что ты?
– с удивлением спросил государь.
– Извините… - Он по-детски всхлипнул.
– Всё равно умирать не хочется…
– Ну, крепись, мой друг. Каждый из нас к этому придёт, рано или поздно. Даже я. Постарайся взглянуть на смерть философски. Ты сумеешь, ты умный.
– Постараюсь, Петра… - вырвалось у юриста.
– И спасибо тебе за все.
– Отдыхай. Бог с тобою. Скоро ты предстанешь пред Его светлым ликом. Я надеюсь, Он оценит правильно все твои заслуги…
Снова перекрестившись, император вышел. Ехал во дворец, грустно размышляя: «Смерть ко мне всё ближе и ближе. Остаюсь один на вершине. Вдруг паду - на кого оставлю державу? Феодора ненадёжна как монофиситка. Всюду напустит своих монахов да ещё, паче чаяния, вознамерится отменить решения Халкидона. Нет, нельзя ей передавать власть. Остаются только племянники - Юст и Юстин. Оба - неплохие ребята, но Юстин, конечно, мне ближе. Он к тому же обвенчан с Софьей - дочерью Комито и Ситы. Так что и Феодора не будет против. Надо бы внимательно присмотреться к мальчишке. И, коль скоро меня не разочарует, всячески приблизить…»
Но чума помешала этим планам его величества. Очевидно, подцепив болезнь у Трибониана, василевс на четвертые сутки вдруг почувствовал себя плохо, начался жар, лимфатические узлы раздулись, превращаясь в язвы-бубоны. Врачеватель Фока решил, что монарх безнадёжен.
По церквям начались моления за выздоровление императора. В городе пошли слухи, что на самом деле государь уже умер, Феодора скрывает это от народа, чтобы править единолично. Вспыхнули волнения. Их пытались подавить силой, а на форуме Константина принялись вывешивать папирусы - сводки состояния здоровья Юстиниана. Беспорядки постепенно сошли на нет.