Топот бронзового коня

Казовский Михаил Григорьевич

Фотий незаметно поднялся по лестнице и, уже стоя наверху, вдруг услышал стук приближающихся деревянных сандалий. Он метнулся в тёмную нишу, замер, притаился, даже вроде бы перестал дышать. Мимо прошагали трое стражников, заступавших на новое дежурство. В их руках потрескивали факелы. Наконец они, спустившись по ступеням, завернули в арку, и огонь скрылся. Фотий выдохнул, вынырнул из ниши и продолжил путь - вдоль по новому коридору, где имелось караульное помещение: там гвардейцы, сменившись с постов, выпивали и закусывали, дверь была приоткрыта. Муж Евфимии рассудил: если он

мелькнёт в полный рост, то в полоске света может быть замечен; поразмыслив мгновение, лёг на каменный пол и перекатился, вытянувшись поперёк коридора; оказавшись снова в тени, побежал на цыпочках стремглав.

Оставалось ещё препятствие: караульный у выхода. И того устранить пришлось силой - подойдя сзади, обхватить за шею и зажать за ухом сонную артерию; парень, захрипев, потерял сознание, а беглец, положив охранника на землю и вооружившись его топориком, устремился дальше. Следовать к воротам было опасно. Фотий предпочёл завернуть в отхожее место гвардейцев; а устроено оно было просто: ряд очков-дырок, открывавшихся в ров с водой, окружавший стены дворца; ров глубокий - если спрыгнуть, можно не разбиться.

Но в отхожем месте бывший узник увидал китонита - евнуха, охранявшего гинекей; тот сидел над очком и тужился. Что ж, пришлось пустить в ход топорик - но не острием, а обухом - оглушённый скопец рухнул рядом с дыркой. Антонинин сын осенил себя крестным знамением, посмотрел вниз, в темноте ничего не заметил, пробурчал: «Эх, была не была», ноги опустил в бездну, повисел на руках и «солдатиком» сиганул в ров.

Клином вошёл в воду, тухлую, зловонную, с нечистотами, моментально вынырнул, отплевался и поплыл к противоположному берегу. По уступам камней влез на ограждение, огляделся и скатился вниз по насыпи.

Ночь стояла безлунная, чёрная, и его бегство обнаружили лишь при свете дня. А за это время молодой человек умудрился пробраться в квартал Перамы, наводнённый купцами из дальних стран, и забраться в одну из повозок, груженных выделанными кожами. Среди этих кож и проехал за ворота Константинополя, к Золотому Рогу. Тут сбежавшего обнаружили купцы и едва не прибили; Фотий бросился наутёк и за утро преодолел около пяти стадий вдоль морского берега на север. Чувствуя, что сил больше нет и его могут захватить патрули эпарха, залетел в храм Богородицы во Влахернах и, упав на колени перед настоятелем, попросил защиты в Божьем доме. Настоятель спросил:

–  От кого ты скрываешься, сын мой?

Муж Евфимии сообщил, как есть:

–  От людей её величества.

У священнослужителя исказилось лицо, и, перекрестившись, он проговорил:

–  Свят, свят, свят! Мы теперь пропали!…

Сам ли он донёс на пришельца или кто-то из паствы - Бог весть, но спустя сутки, нарушая правило о неприкосновенности человека, прячущегося в церкви, в храм ворвались гвардейцы императрицы, повязали Фотия, бросили в телегу и опять доставили в казематы.

Во второй раз он сбежал во время беседы с Нарсесом - тот ругал молодого человека за его упорство и просил одуматься, сообщить о Феодосии все, что знает; разговор происходил в кабинете куропалата (так именовался начальник охраны дворца) на втором этаже,

при больших незарешётченных окнах. Этим и воспользовался пасынок Велисария: он вскочил и, разбив стекло, выпрыгнул на двор, судорожно вцепившись в крону росшего рядом дерева. Не успела охрана сообразить, что к чему, как его уже след простыл. Впрочем, опасаясь погони, Фотий скрылся в первом же попавшемся храме - именно в соборе Святой Софии. Здесь беглец провёл около недели; вламываться в «Сонечку» всё же не решились, и подосланный для переговоров Нарсес снова убеждал узника - но на этот раз сдаться по-хорошему. Ничего не помогло. И тогда молодого человека просто усыпили, подмешав ему в питье сонный порошок, а потом спокойно вынесли за ворота.

Чтобы он не смог сбежать в третий раз, Фотия заковали по рукам и ногам, а тянувшиеся к кандалам цепи прикрепили к гвоздям, вбитым в каменные стены.

Вскоре сына Антонины перестали допрашивать, так как было обнаружено место, где сидел Феодосий - в городе Тарсе в Киликии, и за ним послали людей Феодоры. А строптивый зять Иоанна Каппадокийца скоротал в тюрьме ни за что ни про что около трёх лет.

9

Велисарий с войском и Антонина прибыли в Константинополь из Лазики в мае 541 года. К этому времени строгости в отношении его жены были сняты: находилась она не под арестом и могла питаться, как хочет. Но супруги спали порознь и почти не разговаривали друг с другом. Первое, что сделали оба, возвратившись в столицу, поспешили в царский дворец, но порознь: Лис - к Юстиниану, Нино - к Феодоре.

Церемонией аудиенции у Юстиниана заведовал Павел Силенциарий - тот, кому самодержец заказал поэму о строительстве «Сонечки». От чиновника зависело, кто сегодня попадёт на приём к монарху. А порядок был таков: рано утром все, кто желал приёма, собирались в одном из залов дворца; составлялись списки, и Силенциарий наводил порядок, распоряжался очередью. Разглядев приехавшего Велисария, он не удивился, холодно кивнул. Тот сказал несколько заносчиво:

–  Я хочу немедленно видеть автократора.

Павел ответил сдержанно:

–  Это невозможно.

–  Почему?

–  Автократор занят важными делами, и приёма сегодня вообще не будет.

–  Но моё дело тоже важное, я вчера приехал из Лазики и обязан доложить ситуацию с персами.

–  Автократор знает о вашем прибытии. И не выразил желания с вами срочно встретиться. Более того, подчеркнул: если вы придёте, то включить вас в список на общих основаниях.

Полководец уставился на чиновника в изумлении:

–  Что, меня, стратига Востока, на общих основаниях?!

–  Совершенно верно. Номер ваш девяносто третий.

Лис непроизвольно сжал кулаки:

–  Вы соображаете, что городите? С кем имеете дело? Я завоеватель Карфагена и Рима! Профиль мой чеканят вместе с царём!

–  Василевс распорядился эти монеты уничтожить.

–  Уничтожить?!

–  Да, отдать на переплавку. Вы не знали?

–  Нет…

–  Их практически не осталось в обороте.