Торговец Иллюзиями
Шрифт:
Иногда подмастерье, худощавый высокий юноша с черными волосами, перевязанными тонкой шелковой лентой на затылке, выходил на улицу, чтобы выбросить отжившие свое лепестки и стебли цветов, но старуха-привратница останавливала его. Из цветов, которые выбрасывали в мастерской, старуха варила ароматное мыло, которое парфюмер позволял ей продавать в своей лавке по су за два куска.
В день ярмарки двери и окна парфюмерной мастерской были открыты нараспашку, отчего по улице, выходящей к мосту Мулен, за каждой проезжающей повозкой тянулся шлейф из нежных ароматов. Запахи роз, тюльпанов, туберозы, сирени, апельсиновой эссенции, жасмина, ландыша висели над мостом и рекой легким облаком и, казалось, заглушали
Рядом с парфюмерной мастерской была старая мельница, огромное колесо которой вращал неторопливый поток мелкой речки. Из открытых дверей мельницы, в честь которой получил свое название мост Мулен, разносился хлебный запах свежего зерна.
Сразу за мостом, на острове Иль-де-Куан, начинался ремесленный квартал, откуда круглыми днями доносились самые разнообразные стуки, трески, грохоты, лязги и музыка.
Стук долетал из кузницы, где молодой кузнец мерно ударял своим огромным молотом по наковальне, изготавливая витую решетку для сада богатого вельможи, недавно переехавшего в Порт Д’Омбр со своей юной дочерью. Жар из кузницы расплавленным свинцом растекался по улице, поэтому зимой все уличные коты любили подолгу сидеть у её приоткрытых дверей, за что постоянно получали от кузнеца.
Трещали доски в мастерской плотника, оттуда же долетал грохот постоянно передвигаемой мебели, которую изготавливал старик из мореного дуба и сосны, а его почтенная супруга тем временем обивала кресла с высокими спинками грубым коленкором, а потом и цветным бархатом. У плотника частенько появлялся его сосед – резчик по дереву, чтобы купить оставшиеся после изготовления мебели обрезки по дешевке.
На берегу реки напротив парфюмерной мастерской расположился дубильщик со своим семейством, состоящим из трех сыновей, старшему из которых минуло двадцать, а младшему не было и девяти, и двух дочерей-погодок. С самого раннего утра старший сын, отличавшийся внушительным ростом и широкими плечами, выходил на речной берег, устраивался на плоских прибрежных валунах и принимался мять кожи, в то время как его братья протравливали шкуры и полоскали их в реке. Две девушки, которые тоже не избежали работы в мастерской, занимались тем, что изготавливали из обработанной кожи пояса, портупеи, тисненые переплеты для книг, или же просто замеряли готовые к продаже куски и сворачивали их в рулоны. Их руки, вечно красные от ожогов кислотой, которая не смывалась со шкур до конца, были испещрены мозолями и вечными царапинами от шил, иголок и тупых ножей, которыми они работали, выводя на коже тисненые узоры.
Музыка, которую часто слышали жители прилегающего к реке квартала Иль-де-Куан, доносилась из жилища скрипичного мастера, поселившегося под крышей одной лачуги, которая по праву считалась самой убогой в городе. Как ни странно было то, что с чердака полуразвалившегося, почерневшего от гнили и пожаров здания доносилась каждый день нежная трель скрипки, гнусавая мелодия альта или же томная песнь виолончели, но мастер – единственный жилец лачуги – не спешил менять свой дом и исправно продолжал вытягивать завораживающую музыку из нутра созданных им инструментов.
В тот ранний час, когда петухи предместья Марэ только отпели ушедшую ночь, скрипичный мастер ещё корпел над резной головкой новой скрипки и прилаживал к двум законченным с вечера декам тонкую обечайку, поэтому музыка не разносилась по его чердаку. Зато в соседнем доме вовсю звучал мелодичный лязг мечей и кинжалов.
Живший в квартале оружейник развешивал на стене ножи для свежевания туш с кривыми остриями, огромные охотничьи кинжалы, шпаги и мечи с изогнутыми в виде пламени лезвиями.
– Это для охоты на кабана, а этим впору снимать шкуру с волка, вот этот пойдет для того, чтобы срезать оленьи рога, а этот хорош для медведя, –
Любовно поглаживая шершавыми пальцами рукояти особо дорогих кинжалов, испещренные кружевом тончайшей скани, старик устраивал их под стеклом на витрине.
Улица Мулен, перебегавшая с одного берега реки на другой по мосту, была одной из тех улиц, которые, сливаясь воедино, образовывали рыночную площадь. Но прежде чем превратиться в уродливую рыночную площадь неправильной формы, улица Мулен пересекалась с улицей Святого Бенедикта, и в этом месте образовывался широкий разъезд, почти целиком занятый папертью собора Сент-Мишель.
Старый собор с огромным фасадом впивался в землю паучьими лапами контрфорсов и с подозрительностью вглядывался в людей, проходящих сквозь ворота моста Мулен, своим единственным глазом – витражной розеткой. Две прямоугольные башни собора мрачными монолитами высились над серыми крышами города, и даже узорочье каменных рельефов на стенах главного фасада не убавляло собору Сент-Мишель аскетизма и сдержанности. Огромные ворота храма были всегда распахнуты настежь, и из его нутра, погруженного в полумрак даже в солнечный день, доносилось нежное пение звенящих голосов – то были голоса ангелов. Позади собора отдельным зданием стояла колокольня, и черной дырой, заросшей вековыми дубами и окруженной решетчатым забором, с воротами, запиравшимися на тяжелый медный замок, зияло старое кладбище. С улицы Святого Бенедикта можно было с трудом рассмотреть несколько старых фамильных склепов и белевшие среди золотой листвы мраморные статуи, изображавшие скорбящих ангелов.
В начале седьмого утра, когда двери парфюмерной мастерской распахнулись для покупателей, подмастерье с опухшими и покрасневшими от бессонной ночи глазами заметил бодро идущего по мосту Мулен человека, который тащил за собой грохочущую на камнях мостовой тележку. Пока черноволосый юноша стоял на пороге, подыскивая среди травы камень, которым можно бы было подпереть дверь, незнакомец миновал мост и скрылся в тени домов квартала Иль-де-Куан. Издали заприметив собор Сент-Мишель, этот человек, напоминавший не то разбойника, не то рабочего, направился прямиком к нему.
Выбравшись из тоннеля узкой улицы Мулен, он остановился на перекрестке с улицей Святого Бенедикта, чтобы перевести дыхание, и невольно залюбовался красотой собора, рядом с которым оказался. До этого дня он не имел привычки интересоваться соборами, хоть частенько проходил мимо них в Париже, Эксе и Лионе. Высокие башни, по сравнению с которыми он сам казался себе муравьем, стоящим рядом с колодцем, поразили его воображение, и путник, завороженный красотой готического собора, смотрел на стрельчатые окна и блестящие в свете утреннего солнца колокола.
В доме на углу улицы Святого Бенедикта, прямо напротив собора, жил пекарь, и в то время, пока путник рассматривал высокие башни и бронзовые колокола, он выкладывал на прилавок под навесом из выцветшего брезента свежий хлеб.
Маленькая паперть была наводнена людьми, которые спешили на рыночную площадь. Тут были дородные торговки рыбой, тащившие свой товар в огромных корзинах; были бледные и вечно подслеповато щурящиеся золотошвейки, тонкие платки и сорочки которых умещались в один небольшой мешок; были и сгорбленные старухи, кутавшиеся в теплые шали несмотря на духоту; был старый дворник, который старательно выметал с паперти песок и мусор. Туда-сюда бродили торговцы-лоточники, продававшие все, начиная от мелкого жемчужного бисера и заканчивая луковыми пирогами. Рядом с лавкой пекаря, на ярко освещенной теплым сентябрьским солнцем стороне улицы, пристроился пивовар, выкативший из погреба несколько огромных бочек пива и кубышку с квасом.