Торжество долгой ночи
Шрифт:
– Что ты делаешь? – Нина наконец могла позволить себе выразить протест. – Нас же хватятся!
– Не хватятся, – он упрямо протянул ей руку.
– Ты невыносим! – ей пришлось перейти на гневный шепот, чтобы не привлекать внимания.
– Я вытащил тебя из подвала! – зашипел Кай в ответ.
Нина открыла рот, чтобы возразить, но вместо этого крепко сжала челюсти и метнула в Кая полный неприязни взгляд.
– Ты сгоришь в аду.
– Кто бы говорил, – Кай искривил губы в победной ухмылке.
Резким движением она схватила его ладонь. В последнюю неделю Кай обращался
Он ощущал острую нужду в умопомрачении, находившем его каждый раз, когда по жилам разливалась любовь. В заботе и теплых руках женщины, которую мог назвать своей. С ней или без нее, Кай был свободен, независим от чужих слов и мнений, независим сам по себе.
Как мог он проиграть душу дьяволу, когда душа была так безмятежна и жива? Чего ради Кай стал безликой тенью? Наткнувшись на этот яркий контраст, демон уже не мог смириться с пустотой своего бытия.
В этот раз Кая захватила музыка. Будто отдельно взятое создание, она забралась под его кожу и задала сердцу ритм. Ночное небо над головой рассекал свет прожекторов; сияние сцены, шум толпы и красок смешались в импрессионистскую картину. Кай был пьян и едва улавливал движущиеся мазки. Исчезли ценности, исчезли смыслы, все его существо сосредоточилось на барабанных отбивках и перезвоне гитарных струн. Адреналин завел механизм жизнелюбия, казавшийся демону таким чудным, но таким желанным.
Нина поднесла к губам бокал с шампанским. Она была раздражена назойливостью Кая и хотела только одного – остудить свой гнев выпивкой. Но опьянение не принесло перемен. Оно значительно разнилось с тем, что Нина пережила в человеческом воспоминании Ривьеры. Голову не заполонили густые облака, забвенье не затмило рассудок, да и глаза не упускали зал из виду. Не будь Нина омрачена этим фактом, шампанское наделило бы ее беззаботной веселостью, жизнь Кая и вопросы о собственной оставили бы ее. А так…
Злясь на саму себя, Нина отправилась в уборную. Она рассчитывала, что отдых от развернувшейся перед ней помпезности поможет упорядочить мысли, однако, замерев возле зеркала, не сдержалась, чтобы не спросить снова: «Кто же ты?»
Незнакомка. Лишь оболочка связывала ее с прошлым. Нина знала Кая лучше, чем себя, и это вызывало недоумение. Пьянила ли ее при жизни музыка? А чувство влюбленности? О чем думала она, глядя в дорогие сердцу карие глаза, и была ли способна на прощение, когда избранник оставил ее, отделавшись трусливой запиской?
Хлопнувшая дверь прервала очередь загадок. Кто-то схватил Нину за волосы и стремительным жестом приложил лицом к плиточной стене. Не успела она поймать запах бергамота, как в ухо проникло горячее дыхание:
– Вот значит как, – раздался нарочито ласковый голос Данте. – Общие дела с Ривьерой в комнате прислуги? Даже сложно предположить, какие.
Он сильнее надавил на затылок, вжимая Нину щекой в прохладную плитку.
– Что будет, если я убью его? Ты же быстро забываешь своих любовников…
Нина
– Убери руки, – свирепо зарычала она.
– А не то что?
– Сам знаешь.
– Я не боюсь твоих фокусов, – усмехнулся Данте, похоже, запамятовав об эффекте ее дара.
Вонзаясь ногтями в запястье, ставшее Данте опорой, Нина погрузила демона в дни его нелегкого детства. Мальчиком лет одиннадцати он держался рядом с Гораном во дворе сельской школы, ловя на себе издевательские улыбки одноклассников. Особая внешность близнецов в белых тонах невольно бросалась в глаза и нередко становилась причиной проявления нетерпимости. Но было и то, что сковывало Данте сильнее всеобщей ненависти – собственный брат, Горан.
Воспитанный с омерзением к себе, Данте испытывал неприязнь к копии своего лица, тела, волос. Ему страшно претила путаница в именах, легкомысленное отношение к подобного рода ошибкам, словно у Данте не было индивидуальной личности – отвратительной, но все же личности. В глазах прочих он оставался неотделим от брата, что загоралось в нем яростью и потухало осознанием бессилия. Данте не мог ничего изменить.
В глубине души он желал быть единственной версией себя: прекратить всюду таскаться со своим отражением, прекратить принимать удары от общества за двоих. Но он продолжал держаться за Горана, как за единственного сообщника в этом враждебном мире. У них не было никого, кроме друг друга…
Слепое бешенство накрыло Данте от увиденного. Удерживая Нину за волосы, демон резко дернул ее на себя и с силой двинул лбом о зеркало. От внезапного удара боль казалась особенно ошеломительной. По стеклу расползлись кривые трещины. Данте толкнул ее снова – голову опалило болью еще более острой. На какое-то время мир погрузился во тьму, и только звон падающих осколков намекал на реальность. Пользуясь потрясением Нины, демон насильно прижал ее руку к стене, ту самую, что вызвала в нем нежеланные воспоминания, и, вырвав из рамы внушительный обломок стекла, вогнал острие в тыльную сторону ладони.
От режущего удара Нина содрогнулась всем телом. Она втянула воздух сквозь стиснутые зубы, чтобы не закричать. Ее целиком объял гнев, разум захватила сущность, требующая не показывать Данте слабости, заставить его ответить за содеянное, а в идеале – убить. Все эти внутренние стремления напрочь заглушили боль. С диким остервенением Нина выдернула из руки осколок, взметнув веер алых брызг, и вихрем ринулась на Данте. Она замахнулась на него острием, метя в грудь, но демон ловко отпрянул назад. Нина рьяно гнала его от себя в отчаянных попытках пролить кровь, пока демон не уперся спиной в стену, и отступать стало некуда. Острие разрезало воздух в сантиметре от горла Данте, и он успешно смог воспользоваться промахом. Демон перехватил запястье Нины и направил опасный край осколка ей в лицо, напирая всей силой. Внезапно оказавшись в невыгодной позиции, Нина была вынуждена сопротивляться натиску врага. Натужно шипя, она старалась удержать стекло на нейтральном расстоянии от себя, но под давлением Данте оно с каждой секундой становилось все ближе к глазам…