Тоска по чужбине
Шрифт:
Так и случилось: часа через четыре Иван Васильевич прислал, вместе с упрёком в дурости, наказ — поляка, поскольку он больше знает о Полубенском, пытать. Наказ привёз Иван Воейков, его Черемисинов и оставил с очи на очи с пленным. Нехай попробует.
Поляк молча выдержал всё, что с ним проделали. Михайло вышел в сени, потом во двор, опасаясь воплей, но ничего не услышал. Когда он вернулся, поляк ругался резким, тонким голосом:
— Клятые московиты, альбо я што дурное зробил? Сказано, не возили князя в Кесь!
— Что же он, в Володимерце сидит? — спросил Монастырёв.
— Бес его мамку знает! Я в бурге был... Може, утёк, дай ему Боже.
— Ищи! —
— Половину этих забери, — обозлился Михайло и ускакал в лес.
Над тихой Гауей он отпустил поводья, мерин пошёл вольнее. Уже поплыли в безвозвратный путь первые листья тополей, на огрубевшую щёку Михайлы легла паутинка. С правого берега Гауи хорошо просматривались городская стена, краснокирпичная церковь Симона и замок, выставивший в сторону реки сжатый кулак выносного укрепления. Сняв паутинку, Михайло вспомнил тихоню и умницу Неупокоя. Вот уж кто не метался бы по окрестностям Вольмара, распугивая одичавшую скотину и беглецов. Неупокой сперва прикинул бы, куда податься князю, если ему действительно удалось бежать.
В Венден ему путь закрыт: под городом русские войска, в городе — ненавистный Магнус. Дороги на Даугаву перекрыты, сотни разъездов мотаются по полям и лесам, Боусман просто вовремя ускользнул. Прямо на севере — законные владения Магнуса, нравы его гофлейтов Полубенскому известны. Если его и поманила, то одна дорога — к друзьям в Трикат.
Замок Трикат лежал в лесном урочище, к востоку от Вольмара, в долине притока Гауи, речки Абулс. Лесная тропа туда и более длинная дорога Михайле были известны с начала лета.
Князь Полубенский мог сбежать только пешим, да и по лесу пешему пробираться легче. Времени у него было не больше суток... Монастырёв вернулся на мызу и собрал своих.
Сухая, пыльная дорога шла по неровно залесенной водораздельной равнине между Гауей и Абулсом. Над рощами дважды появлялись и долго не пропадали шпили костёлов, таких же древних, как замки. И с той же безмолвной укоризной грозили или жаловались небу сожжённые деревни. Хлеб осыпался, никто его не убирал.
Трикат стоял на правом, холмистом и изрезанном промоинами берегу Абулса. Речка плескалась под самой стеной, вросшей в крутой откос, — тихая, мелкая, в камышах и ивах. Выше замка, у деревушки, она разливалась по пойме, — возможно, из-за запруды, построенной не ради мельницы, а из военных соображений. Дорога и брод наверняка просматривались, но это Михайлу не тревожило, лишь бы успеть перекрыть доступ Полубенскому. Драться с сотней Монастырёва драбы из замка не полезут. А вот выкуривать их оттуда осадным войскам придётся долго. Трикат построен умнее Вольмара.
Природа здесь не приготовила площадок перед воротами, чтобы установить наряд. Стены, охватывая треугольный в плане, крутобокий холм, сходились под тупым углом к низкой седловине, тоже подрезанной справа и слева и рассечённой рвом. К воротам через подъёмный мост вела узкая и изогнутая дорога, перед воротами стояла выносная стрельница, соединённая с башней подъёмного моста. Мост и дорога легко простреливались из главной башни — бергфрида, громоздившейся слева. На этих овражно-холмистых подступах с заболоченными лужками войску не изготовиться для приступа, пушек не подтащить. И с лестницей, покуда доберёшься до стены, изрешетят... Истинно — каменный орех.
Из замка за русскими следили, но ни единый драб не выстрелил, не крикнул. Ждали, когда конные сунутся на седловину, растянутся по хитрой петле дороги, тут их и станут бить... Михайло, потоптав гусей на вымершем посаде, увёл детей боярских в ближайший лес, за
Наступил вечер тридцатого августа. Монастырёв подсчитывал: если Полубенский сбежал из Вольмара вчера, теперь он может подходить к Трикату. Двадцать восьмого он ещё обретался в Вольмаре, оттуда как раз уезжал Боусман, он должен был проведать пленника перед отъездом или забрать с собой... Поляк рвал на себе крест и клялся, что позавчера князь был в замке. Может быть, он подался в иное место или залёг, как зверь, в лесу?
Нет, Полубенский — важный пан, балованный, не терпящий лишений. Если ему придётся несколько часов сидеть в чащобе без пищи и вина, его как на верёвке потянет к ближайшему жилью. Из безопасных мест в округе Вольмара остался один Трикат.
Михайло давил сомнение и нетерпение в себе и в разворчавшихся детях боярских, несколько раз после захода солнца обошёл засады. На кладбище навалилась чёрная и холодная ночь. В такие ночи на исходе августа выпадает едкая ледяная роса, оставляя на забытых ягодах в садах чёрные точки-язвочки. Несмотря на звёзды, в двух шагах ни беса не видать.
Из замка донеслись оклики — началась третья стража, самая тяжкая за ночь. Разгорячённого Михайлу то сном давило, то ознабливало до стягивания челюстей. Не раз присасывался он к деревянной фляжке с местной горелкой, добытой проворными детьми боярскими в одном из брошенных домов посада. Они не удержались, повыворачивали лари и сундуки, сунулись в кладовые. Хозяева, укрывшиеся в замке, всего не унесли. «Вы не гофлейты!» — усовещивал их Михайло, но сам горелку взял. Война.
Светало. Первой забелела церковь, затем посадские дома. На небе прорисовались очертания креста — стройного и тонкого, исполненного возвышенной тоски. И на Михайлу навалилась рассветная тоска, спутница всякой бессонной ночи. Холодное утро входило в притихший посад как вор, заглядывая в окна и проникая в чисто подметённые дворики. В каждом был свой, будто игрушечный, колодец, а деревянные мостки делали двор похожим на сени.
Как только стали различимы надписи на кладбищенских плитах, в замке запела труба... В ту же минуту сын боярский, следивший за рекой и противоположным берегом, крикнул про всадников. Они галопом шли по Вольмарской дороге к переправе, что ниже замка по течению. Всадников было пятеро.
Князя Полубенского Михайло узнал не только по плащу сиреневого цвета и шлему с подкрашенными охрой перьями, но и по росту, и по особенной посадке: он горделиво и небрежно откидывался в седле, словно уверен был, что со спины поддержат, не дадут упасть... Сотня была поднята в седло, застывшие до костей ребята повыбрасывали из ножен сабли и вразнобой, наперегонки двинулись к переправе.
Да, не таков был Александр Иванович Полубенский, чтобы пешим воровским обычаем пробираться в Трикат. Где-то они с товарищами добыли коней, хотели было податься к Роуенбургу, замку южней Триката, но нарвались на немцев. Отбившись, поехали в Трикат. Такого хода Михайло от Полубенского не ожидал. Он гаркнул своим, чтобы, оборони Бог, не трогали князя, и дал коню шпоры. Возмущённый конь поддал задом, Михайло едва удержался в седле. К Полубенскому он подскакал не в лучшем виде — со сбитой железной шапкой, по пояс мокрый после шальной переправы. Князь Александр, остановив своих, с насильственным спокойствием ждал налетавшую сотню.