Тоска по чужбине
Шрифт:
Курсель и Магнус отправились в ратушу, где магистрат уже не первый час решал, как поступить: вызвать всех жителей на стену и биться до последнего или просить милости у царя. Боусмана и мызников-дворян в ратушу не позвали, да они и сами не вылезали из замка, устраивали там в тесноте и обиде своих жён и плачущих детей... Члены магистрата высказывались за добровольную сдачу. Бургомистр полагал, что можно отбиться.
В ратуше к королю вернулось если не спокойствие, то достоинство. У него даже перестали дрожать узловатые,
— Советуйте, господа магистрат, подобает ли мне бежать к царю по первому зову, словно слуге в харчевне?
Трепещущему магистрату нечего было ответить, кроме: нет, не подобает! Только магистр добавил, что тот, кого король пошлёт вместо себя, вряд ли вернётся живым.
Гоф-юнкер Кристофер Курсель, с презрением оглядев бюргеров, заявил, что готов ехать к русскому царю и передать всё, что прикажет король. Вторым, добавил он, согласен ехать друг его, гоф-юнкер Фромгольц фон Плиттенберг. Подставлять своего государя под удар есть бесчестье для дворянина. Он, Кристофер Курсель, предпочитает славную гибель.
Магнус обнял его и искренне пообещал не забывать. К этому времени русские расположились перед воротами, приготовившись к долгому ожиданию. Они были удивлены, когда одна из створок приоткрылась и два всадника в латах и сияющих шлемах с полузабралами вылетели на дорогу на статных, сильных скакунах. Дьяк Ёрш Михайлов на своей кобылке перемешанных кровей выглядел бы нелепо рядом с ними, если бы не умел держаться с насмешливым достоинством во всякой обстановке. Он первым повернул к царскому стану.
Печально, неприглядно выглядит всякая земля, истоптанная многоглавым зверем — войском. От вида венденских угодий, которые гоф-юнкеры привыкли считать немецкими, глаза мутились слезами. Дороги между мызами перепаханы пушечными катками, дома разорены, и всё, что можно, пущено в костры. Почему-то много попадалось крестьянских домов без крыш, словно их вихрем сорвало... Курсель не сразу догадался, что тесовые плашки удобно приспосабливать для укрепления шатров, а соломенные кровли сожрали лошади. Казаки из соломы рубили сечку, сдабривали её овсом и пивом.
Одна такая изба без крыши стояла неподалёку от государева шатра. Курсель и Плиттенберг не ведали, какое унижение ждёт их за нею.
Их не позвали в царский шатёр, никто из видных бояр не вышел к ним. Курсель только услышал, стоя недалеко от входа, как Иван Васильевич крикнул своим резким, давящим голосом: «Я по кого тебя посылал, Ёрш?» Курсель знал русский язык, он с принцем Магнусом все новгородские, и ревельские, и псковские мытарства прошёл... Лучше бы не знал. Через минуту он услышал свой приговор: «Высечь обоих да отослать обратно!»
Сразу же набежали, будто ждали, дворяне и холопы, погнали посланцев короля тычками за избу без крыши, сноровисто содрали с них латы, кожаные колеты и шерстяные штаны-колготы. По новому немецкому
— Прогневали вы нашего государя. Езжайте в Кесь да передайте Арцымагнусу, пущай не дурит.
Вместо дорогих аргамаков им дали двух заморённых, с продавленными спинами лошадёнок. Весь город с болью и страхом наблюдал возвращение посланцев через русские заслоны, где всякий казак и стрелец норовил огреть нагайкой или кольнуть их лошадей, чтобы живей трясли хвостами. Весь Венден узнал, как обошлись с дворянами в русском стане. Слабые духом и нестойкие в вере забоялись ещё больше, а сильные укрепились в отчаянной решимости, по слову Лютера: «На том стою и не могу иначе!»
Решительные и отчаянные собирались в замок. У Боусмана прибавилось единомышленников-смертников, и не было среди них более озлобленных, чем высеченные Курсель и фон Плиттенберг. Они умоляли короля не ездить к русским на бесчестье.
Принц Магнус хотел жить. Но слабым людям свойственно оправдывать свои естественные желания другими, более возвышенными. Магнус сказал, что его долг — спасти Венден от разорения. И члены магистрата согласились с ним и выделили провожатых, с трудом расчистивших дорогу королю к воротам. А сколько выражений любви, презрения и надежды выслушал Магнус на этом своём крестном пути! Все они умерли в его забывчивой душе.
У ворот случилась заминка: их плотно обложили стрелецкие отряды, для устрашения постреливавшие вдоль стены, конные дворяне забили дорогу. Выехать оказалось невозможно. Толмачи из латышей кричали, что русские и короля из города не выпустят, коли им не откроют ворот. Все понимали, что, если Магнус ещё на полчаса задержится, царь объявит его изменником, а с городом поступит, как с Зеесвегеном. Провожавший Магнуса член магистрата оказался человеком сообразительным, умевшим всё додумывать до конца. Он своей властью приказал открыть ворота.
Тут же в них ворвались конные, едва не смяв короля и провожатых, полетели по крутым улочкам, сшибая и загоняя во дворы прохожих. Князь Голицын не вдруг навёл порядок, да вовремя явился со стрельцами и казаками Никита Романович Юрьев. Магнус был выведен на прямую дорогу к царскому стану. Сотня синекафтанных стрельцов сопровождала его, благо король, показывая полную покорность, всю милю от ворот до государева шатра прошёл пешком.
Он ещё издали увидел всадника, тяжко и грозно черневшего как будто в одиночестве на прояснившемся небе. Солнце, расплавив тучи, жгло Магнусу глаза. Иван Васильевич умел выбрать место встречи.