Тот берег
Шрифт:
– А вид-то у вас неважный, – донеслось ему вдогонку. – Глаза у вас какие-то… И цвет лица… Вы приходите ко мне на приём. Обязательно приходите.
Через силу доковыляв до двери, Полезаев вышел на улицу. Дождь уже кончился. Солнце весело выглядывало из-за края уползающей тучи. Всё вокруг искрилось и сверкало, словно после генеральной уборки. Но Сергею Тимофеевичу не было дела до того, что творилось сейчас вокруг. Мерзко и худо было у него на душе. И больше всего из-за того, что этот жуткий человек, выдающий себя за доктора, не пошёл с ним на улицу, а остался там, на лестнице, в её доме…
Он хотел выбросить
– Вот же мерзавец! – пробормотал Сергей Тимофеевич, сунул визитку в карман и – по лужам, не разбирая дороги, – понуро поплёлся домой.
Глава 6
Полезаев стоял на приморской набережной, прямо над пляжем, и глядел на закат.
Он широко расставил коротковатые ноги, почти по локти запустил руки в просторные карманы. Ветер трепал рыжеватый венок его волос и сбивал набок редкий кустик бородки.
Солнце уже израсходовало весь жар. Обессиленное, с ощипанными лучами, оно уползало за окоём… Но по заливу не шныряли сегодня розовокрылые яхты. И не играло аргентинское танго. Сегодня стояла полная тишина – странная, тревожная, можно сказать, гробовая тишина. Над пляжем не порхали мячи и воланы. И бронзовокожие атлеты не желали прогуливаться у воды со своими весёлыми подругами. Пляж словно вымер. Пусто и одиноко было вокруг. Приморская набережная, обычно битком набитая праздношатающимися людьми, напоминала заброшенное кладбище.
– Вот и всё, – пробормотал Полезаев. – Всё кончилось!..
И медленно, едва переставляя ноги, потащился наверх, к пансионату.
Наверху его догнала Лиличка и пошла рядом – тихая, безмолвная, похожая на тающий призрак. И шли они так почти до конца аллеи – молча, не проронив ни слова, как будто никогда не знали друг друга. Шли до того самого момента, пока не стрельнула где-то неподалёку сломанная ветка и не выступил из-за барбарисового куста громоздкий силуэт кандидата медицинских наук Сидорова. Доктор был в белом больничном халате, а из карманов на груди его выглядывали фонендоскоп и маленький стальной молоточек.
– Сергей Тимофеевич! – всплеснул он своими огромными ручищами. – Что же это вы режим нарушаете? Нехорошо-с. Нельзя вам никак нарушать режим. При вашем-то состоянии… А ну-ка, покажите язык!
Полезаев с неохотой показал.
– Ах, какой ужас! – воскликнул Сидоров, побледнев, будто смерть. – Немедленно в палату! Сию же минуту!
– А что такое? – удивился Полезаев. – Я совершенно здоров.
– Да у вас же, голубчик, явные признаки шизофрении. Да ещё и синдромус маниакалис… Боже мой! Вам же осталось жить считаные минуты!
– Зачем вы так шутите, доктор? – рассердился Сергей Тимофеевич. – Я ведь могу и по сопатке. А ну, прочь
И, оттолкнув наглеца, потянул за собою молчаливую Лиличку.
Словно целлулоидный мячик, отлетел Сидоров куда-то за барбарисовые кусты. Но тут же выскочил оттуда, выхватил из кармана свой сверкающий молоток и, зверски оскалясь, бросился в яростную атаку.
Полезаев опять смахнул негодяя с дороги и повлёк свою спутницу дальше – туда, где призрачным Эльсинором выступала из клубящегося тумана белёсая громадина пансионата «Чайка».
– Санитары! – вопил позади беснующийся доктор. – Вяжите его! Он же совсем свихнулся! Он же псих! Шизофреник! Маньяк!..
– Ах ты, мразь! – рассердился Сергей Тимофеевич. – Да у тебя самого крыша съехала! Да я тебя!..
Он рванулся назад, в погоню за этим подлым ничтожеством… Но Лиличка – бессловесная и тихая Лиличка – вдруг взяла и подставила ему ножку. Неожиданно, предательски, исподтишка…
Полезаев упал, как подкошенный, полетел в какую-то чёрную бездонную яму… и проснулся…
Стояла глубокая ночь. В глухой темноте комнаты едва угадывался синеватый прямоугольник окна. Было тревожно и жутко. Оглушительно громко тикал на тумбочке будильник, и его стрелки призрачно светились во тьме зеленоватым фосфорным светом.
– Приснится же такое! – пробормотал Сергей Тимофеевич, тяжело поднялся и, не включая света, пошёл на кухню попить воды.
Возвратясь, он попытался заснуть, но это оказалось далеко не лёгким делом, хотя спать ему хотелось ужасно. Он неоднократно вставал, вновь отправлялся на кухню, снова пил воду большими жадными глотками, заходил в туалет облегчиться, возвращался под одеяло и опять мучительно, изо всех сил, старался заснуть. И опять у него ничего не получалось. Какие-то странные, дикие мысли приходили в голову и никак не хотели покидать её. Полезаеву стало казаться, что в комнате кто-то есть. И что этот невидимый кто-то следит за ним изо всех углов сразу, из-под стола и кровати, из-за подозрительно колышущихся штор и грозит ему длинным костлявым пальцем. И что вот-вот этот грозный, смертельно опасный кто-то вдруг выскочит откуда-нибудь, укажет на него, словно гоголевский Вий, и грянет убийственным голосом: «Вот он!»…
Когда же Сергею Тимофеевичу всё-таки удалось заснуть, увиденный им сон оказался ничуть не приятнее первого…
Полезаев опять стоял на той же самой приморской набережной и глядел на тот же самый закат.
Солнце уже израсходовало весь жар. Обессиленное, с ощипанными лучами, оно уползало за окоём. По заливу шныряли розовокрылые от заката яхты. Где-то играла музыка. И это было то самое аргентинское… Стоп! Это было совсем другое танго… Похоронное. Фредерика Шопена…
И вообще, всё здесь было не так. Совсем не так…
Внизу, неподалёку от места, где стоял Полезаев, прямо по пляжу, переступая через тела загорающих граждан, шли длинною вереницей какие-то люди в тёмных одеждах. Впереди процессии несли обитый красной материей гроб. Крышки на нём не было. И лицо того, кто покоился там, показалось Сергею Тимофеевичу удивительно знакомым.
«Кто же это? – заметался Полезаев. – Я ведь его наверняка хорошо знаю. Даже слишком хорошо… Может быть, это… Нет, на Ревякина, кажется, не походит… И вроде бы не Долгопятов из механического. У того нос в два раза длиннее…»