Тот, кто хотел увидеть море
Шрифт:
Однако никто всерьез не думал, что немцы дойдут до Лона. Но вот десятого июня, в восемь вечера, когда Дюбуа еще сидели за столом, пришел Робен. Они слышали, как он быстро поднимается по лестнице. Его худое лицо раскраснелось, светлые волосы растрепались. Он запыхался.
— Садитесь, — сказала мать. — Что случилось?
Он глотнул воды, глубоко вздохнул и медленно произнес:
— На этот раз мы пропали.
Он остановился. Отец, еще не зная толком, какое известие принес Робен, стукнул по столу своей широкой
— Я это всегда говорил… Никто не хотел мне верить!
— Помолчи, — остановила его мать. — Дай сказать господину Робену.
— По радио сообщили, что Италия объявила нам войну, — снова заговорил Робен. — Военные действия начнутся в двенадцать ночи. Поль Рейно выступил с речью, но я даже не дослушал.
Наступило молчание, затем мать спросила:
— Что же теперь?
Они посмотрели друг на друга. Мать повернулась к сыну, потом к Робену и повторила:
— Что же вы теперь нам посоветуете?
Робен, всем своим видом выражавший покорность судьбе, сказал:
— А что можно посоветовать — уехать на юг, чтобы уйти от одних и попасть в лапы к другим?
— Может, итальянцы не такие жестокие!
— Ну, знаете, что эсэсовцы, что чернорубашечники друг друга стоят.
— А вы, что вы собираетесь делать? — спросил, отец.
— Отвезу жену с малышом к моим родителям; в деревне, вдали от дороги, им будет лучше, а сам вернусь. Я не хочу оставлять квартиру.
Все молчали. Мать то и дело взглядывала на Жюльена, который сидел, положив локти на стол, серьезный и сосредоточенный. Отец нервно водил рукой по клеенке, смахивал крошки, вертел ножом, с легким равномерным стуком задевавшим вилку.
— Перестань, меня это раздражает, — сказала мать.
Отец скрестил руки и опустил голову.
— По радио не говорили, где боши? — спросила мать.
— Будто бы недалеко от Парижа, его собираются объявить открытым городом.
— Мы пропали, — повторил отец, — окончательно пропали. Это все Народный фронт виноват, теперь нам не выпутаться.
— Сейчас не время заниматься политикой, — оборвала его мать. — Лучше подумай, что делать завтра.
Отец выпрямился и посмотрел на нее злыми глазами.
— Уж не собираешься ли ты бежать, как эти несчастные люди, что запрудили все дороги? Да и как ты уйдешь? С тачкой? Как те, кого я видел сегодня?
— У твоего сына есть грузовики и легковая машина, если он уедет, он мог бы и нас прихватить.
— Он не уедет.
— Почем ты знаешь?
— Он не оставит свои склады на разграбление.
— Если боши захотят грабить, то ни твой сын и никто вообще их не удержит.
Мать говорила очень громко. Она сразу вспылила, и отец тоже вышел из себя.
— Не надо ссориться, — сказал Робен. — Но я думаю, что вам все-таки следует спросить у сына, собирается ли он уезжать.
— Что касается меня, я останусь здесь, —
— Ты только о себе думаешь, — сказала мать. — Мы-то ладно, чем мы рискуем, ну а Жюльен?..
Сын прервал ее:
— Я останусь с вами.
— Это, конечно, не мое дело, — сказал Робен, — но на вашем месте я бы постарался отправить Жюльена. В его возрасте это все-таки лучше. Я знаю, что не надо придавать значение всяким слухам, но все же немцев святыми не назовешь… Да, не назовешь.
Мать колебалась. Она долго смотрела на всех троих.
— Пойди к брату, — сказала она наконец Жюльену. — Спроси, что они собираются делать. Если они уезжают на машине или на грузовике, может, и для тебя место найдется.
— Нет, — сказал Жюльен.
— Я не хочу, чтобы ты оставался здесь, — настаивала мать. — Если боши придут, тебе нельзя здесь оставаться.
Голос ее дрожал, она сжимала кулаки.
— Ваша матушка права, — сказал Робен, — лучше вам уехать.
— Но ведь они же еще не в Париже, — возразил отец. — Чего вы заранее труса празднуете?
— Я не думаю, что уезжать надо сию минуту, — заметил Робен. — Но следует быть готовым к худшему.
— Вы правы, — сказала мать.
Она встала, пошла к шкафчику под раковиной, достала сандалеты.
— Ты куда? — спросил отец.
— Пойду узнаю, собираются ли Поль с Мишлиной уезжать.
— Господи, успеешь и завтра, нечего бежать на ночь глядя.
— Завтра у меня другие дела будут.
Отец покачал головой, пожал плечами, а Жюльен сказал:
— Мама, если это из-за меня, так не ходи, я не поеду.
Мать уже надела сандалеты; она вышла, не оглянувшись. Жюльен догнал ее, когда она была уже внизу.
— Не ходи, мама, — сказал он. — С ними я не поеду.
Она остановилась, посмотрела ему прямо в глаза.
— Нет, — повторил он. — Если придется уезжать, так я лучше на велосипеде уеду, один или с товарищами.
Мать шла не останавливаясь. Жюльен шагал рядом.
— Ты не на пикник поедешь, — сказала она. — Тебе, может, хочется ехать с товарищами, а мне было бы спокойнее, если б я знала, что ты в машине, что ты не один в этой давке.
Жюльен молча шел рядом с ней. У калитки он взял мать за локоть и остановил ее. Она нервничала, но крепилась.
— Да что с тобой? — спросила она.
— Ты помнишь, когда я был в Доле, Мишлина пришла наговаривать на меня. Выдумала, будто я коммунист, и вообще несла всякую ерунду…
Мать резко прервала его:
— Замолчи. Ты сам говоришь: несла всякую ерунду. Ну так вот, сейчас не время вспоминать «всякую ерунду». Сейчас война, сынок. Надо думать, как тебе уйти от немцев, и так, чтобы меньше риску было.