Тот, кто хотел увидеть море
Шрифт:
— Я попробую, — сказал Жюльен. — Надо только, чтобы отец показал мне…
— Это в его-то возрасте и когда он так устал, да ты с ума сошел! — крикнула мать.
— Но, мама…
Мать перебила его.
— А почему именно он? — набросилась она на Вентренье. — Что здесь, кроме него, пекаря не нашлось? Я уже уложила его рюкзак. Если бошей не остановят, он уедет, как и другие. Не воображайте, что мой сын подставит лоб под пулю для вашего удовольствия!
Она кричала очень громко. И вдруг замолчала, охваченная дрожью, у нее перехватило
— Мадам Дюбуа, мадам Дюбуа… — повторял Вентренье.
— Ничем помочь не могу… — сказала она прерывающимся голосом.
Она замолчала. Ставни в спальне открылись. Отец крикнул из окна:
— Что там такое?
— Ничего, — сказал Жюльен. — Не волнуйся.
— Как так ничего? — спросил отец.
Он отошел от окна.
— Мне очень жаль, но я вынужден настаивать, — сказал Вентренье. — Это мой долг. Я уже повидал двух подмастерьев булочника Дюнана, они приблизительно того же возраста, что и Жюльен, они остаются. Обещали. Как ни печально, но молодые разумнее стариков.
— А по-моему, они сумасшедшие. Молодым-то как раз и надо удирать. Мы, старики, ничем не рискуем.
Сверху спустился отец. Пока он не подошел, они молчали. Потом Вентренье в нескольких словах объяснил цель своего прихода.
Отец щурил не привыкшие еще к яркому свету глаза, на его изрезанном морщинами лице было выражение сосредоточенности.
— Ну, конечно, тебе пятьдесят, ты, как и мы, ничем не рискуешь, — сказал он. — Но понимаешь ли ты, что, уговаривая молодых остаться, ты берешь на себя большую ответственность?
— Знаю, — сказал Вентренье, — прекрасно знаю. Но, поступая так, я выполняю свой долг.
Наступило молчание.
— А что говорит мэр? — спросил отец.
— Он уехал сегодня утром, — смущенно пробормотал Вентренье.
— И после этого вы взываете к совести тех, кто еще здесь! — крикнула мать. — Это уж слишком. Вы должны признать, что это уж слишком!
— Его отъезд, понятно, не облегчает мне задачу, — согласился член муниципального совета.
Он устало повел широкими плечами, ссутулился, теперь казалось, что грудь у него впалая. С минуту он стоял так, потом вдруг встряхнулся и обратился к Жюльену. Он был чуть пониже его. Подойдя к нему, он взял его за локоть и с мольбой в голосе спросил:
— Жюльен, голубчик, послушай, не может быть, чтобы не нашлось пареньков вроде тебя, не таких малодушных, как остальные. А то старики, больные и дети, все, кто не может уйти от немцев, околеют с голоду… Это я точно говорю, околеют.
— От того, что несколько дней посидят без хлеба, не помрут, — сказала мать.
Вентренье, не отпуская локтя Жюльена, повернулся к ней.
— А вы думаете, что через несколько дней все уладится? — спросил он.
— Не известно, чем все это кончится, — заметил отец.
— Ну как, Жюльен? — спросил Вентренье.
Жюльен улыбнулся:
— Я-то не прочь попробовать, — сказал он, поведя рукой в сторону матери.
— Послушайте, — опять вмешалась мать, —
Она не кричала, но голос ее уже не дрожал. Она смотрела прямо в глаза Вентренье, он больше не настаивал. Только сказал:
— Во всяком случае, пойду поищу людей для других булочных. Но тут, кроме вас, работать некому. Ключ у соседки, той, что живет на втором этаже. Она женщина старая, не уедет.
Он поклонился, сделал несколько шагов, потом обернулся и прибавил:
— Решайте сами. Я сделал все, что мог… Все, что мог… Но я твердо знаю, вы не такие паникеры, как другие.
30
После ухода Вентренье все трое некоторое время молчали, потом, услыхав, как хлопнула калитка, мать сказала Жюльену:
— Пойдем, посмотришь, как я тебя собрала в дорогу.
Они поднялись на кухню, а отец тем временем медленно вышел на улицу. Мать взяла рюкзак Жюльена и положила его на стол.
— Вот что я из белья приготовила, — сказала она. — Как ты думаешь, хватит?
Жюльен ничего не ответил, и она пояснила:
— Я ведь не жалею, дала бы охотно еще, но, пожалуй, не стоит брать в дорогу лишние вещи. Надо ведь и еду захватить.
— Ты правда думаешь, что мне лучше уехать? — спросил Жюльен.
— Кто может знать? Никто не знает, что лучше, — сказала она. — Мне приходится самой все решать. Мне приходится за всех решать.
— По-моему, нужно обождать.
— Ты говоришь обождать. А чего ждать? Чтобы они сюда пришли?
— Мы не знаем, что там делается.
— Во всяком случае, я предпочитаю, чтобы все было готово.
Жюльен ушел к Робенам слушать радио. А мать принялась укладывать рюкзак. Она сунула в него толстый пуловер, чтобы спине было мягче и чтоб впитывался пот, упаковала одежду и белье, затем достала консервы, хлеб, плитки шоколада, сахар, две пачки печенья и заполнила пустые места и большие карманы рюкзака.
Вечером поток беженцев и отступающих войск еще усилился. Некоторые уверяли, будто немцы уже под Дижоном. По швейцарскому радио передавали выдержки из ответа президента Рузвельта Полю Рейно. Эту новость Робен сообщил уже поздно вечером.
— Соединенные Штаты предлагают поставить военное снаряжение в любом количестве, — сказал он. — Но людей присылать не хотят.
— Пришлют, — сказал отец, — только не известно, когда они на это решатся. Все как в четырнадцатом году, Франция опять будет разрезана надвое. Только теперь линия раздела пройдет гораздо ниже. Все дело в том, чтобы знать, по какую сторону фронта мы окажемся.
— При нынешних темпах…
Больше Робен ничего не сказал. Мать не спускала глаз с Жюльена.
— Если это так, тем, что уедут, может быть, несколько лет нельзя будет вернуться домой? — спросила она.