Тот, кто хотел увидеть море

Клавель Бернар

— Мне надо войти, это мой дом.

— Откройте, — сказала мать, — мы вам ничего плохого не сделаем.

Послышался скрежет камня, скрип дерева, и дверь открылась. Старики Дюбуа держались поодаль. В темном коридоре стоял полуодетый мужчина и щурился от света.

— Я спал, — сказал он просто.

Отец подошел ближе. Мать тоже. Мужчина был босиком, в рубахе и темно-синих штанах. Он посмотрел на кочергу, которую все еще держал отец, и улыбнулся.

— Не бойтесь, меня опасаться нечего, — сказал он.

— Но как вы вошли? —

спросил отец.

— Я искал, где можно было бы спокойно выспаться. Просто подыхал от усталости, вот и устроился здесь и припер дверь камнем да колом.

— Но ведь тут было заперто.

— В гражданке я был слесарем.

Отец осмотрел дверь.

— Смотрите, смотрите, — сказал мужчина, — все в порядке. Впрочем, открыть было нетрудно. Замок хорошо смазан.

Мать тем временем оглядела коридор. На пол была постлана солдатская шинель. Он, верно, спал здесь на каменных плитах, подложив под голову свернутую куртку.

Мать невольно вспомнила песенку Самбр-Мёзского полка, которую отец певал Жюльену, когда тот был маленьким: «Мы спали на земле, под головою ранец…»

Где-то спал этой ночью Жюльен?

— Вы солдат? — спросила она.

— Ну конечно, мадам.

— Вы знаете, где боши?

— Должны быть недалеко… Вы уверены, что здесь их еще нет?

— Мы их не видели.

— Почему вы тут совсем один? — спросил отец.

Солдат рассказал, что, когда они проезжали деревней, он слез с грузовика и пошел за водой. Пока он ходил, грузовик уехал. Отстав от своих, он пешком дошел сюда, но дальше идти не мог, потому что до крови сбил ноги.

И он показал на свои ноги.

— Господи боже, несчастный какой, — вздохнула мать.

Он подошел к двери. Она увидела, что он еще молод. Худое лицо, должно быть уже дня три небритое, заросло черной щетиной.

— Мне бы только вымыть ноги холодной водой.

Ноги были серые от грязи, с запекшейся кровью на больших пальцах.

— Солдатская обувь, может, самая распрекрасная, да только для тех, кто привык в ней ходить, — сказал он. — Мы всю зиму просидели в окопах, не трогаясь с места, а теперь, что ни день…

Он вдруг замолчал, уставился на открытый на улицу вход. Мать тоже что-то услышала.

— Они, — сказал солдат. — Ясно, они.

Он быстро захлопнул дверь.

— Вы уверены? — спросила мать.

— Ну, конечно, я их мотоциклы по звуку всегда узнаю. — Он опять замолчал и прислушался. — Остановились где-то недалеко. Мотор работает вхолостую.

— Только бы они к нам не вошли, — сказал отец.

Солдат усмехнулся:

— К вам? А на кой черт им это нужно? Не беспокойтесь, у них и без вас дел хватит, некогда им по домам шляться.

В коридоре было темно. Только с внутреннего двора проникал тусклый, голубоватый свет. Мать вышла во двор и поглядела налево. Мадемуазель Марта стояла в кухне у окна.

— Это

солдат, я слышала, — сказала она. — Немцы в конце улицы, у фонтана. Скажите ему, чтобы не стрелял. Они как будто ничего плохого нам делать не собираются.

Подошедший ближе солдат усмехнулся:

— Не бойтесь, я стрелять не буду, нечем, у меня нет оружия. А потом, какой в этом толк? — Он помолчал, поглядел на стариков Дюбуа и прибавил: — Меня больше интересует, как мне выбраться из этого нужника.

— Вас возьмут в плен, — сказал отец. — Это уж обязательно.

— Ах ты черт, совсем мне это ни к чему, — сказал солдат. — Я из Вильфранша-на-Соне. Не так уж далеко от дома был. Стоило проделывать всю эту дорогу, чтобы меня здесь сцапали.

Отец приподнял каскетку и почесал лысину.

— Как же быть? Если вы выйдете, вас схватят. Если останетесь здесь…

Он замолчал. Солдат подождал минутку, потом сказал:

— Ясно, что я не могу сидеть тут целый век.

— Как вы думаете, что они будут делать? — спросила мать.

Солдат пожал плечами.

— Они уйдут. Может, оставят одну-две роты. Если никто не окажет сопротивления, им здесь делать нечего.

Отец подошел к двери.

— Если хотите выйти, идите смело, — сказал солдат, — только не высовывайте из дверей кончик носа, этак легче всего получить пулю в лоб.

Отец вернулся обратно.

— Судя по звуку, — сказал он, — мотоцикл все там же, в конце улицы.

Они поговорили еще и замолчали, когда мимо покатили легковые и грузовые машины. Они слушали, не спуская глаз с двери, но никаких машин больше не было, и солдат сказал:

— Я голоден как собака!

Мать объяснила, что этот дом принадлежит им, но они его сдают, а сами живут на другой стороне улицы. Мадемуазель Марта уже не торчала у кухонного окна.

— Если бы только вы могли дойти до нас, я бы вас накормила, и ноги бы вымыли.

— В той одеже, что на мне, выйти нельзя, это опасно, — сказал солдат.

Старики Дюбуа уже несколько минут исподтишка наблюдали друг за другом. Мать думала о Жюльене. Может, он голоден, его мучит жажда, может, и у него болят ноги. Она нагнулась к солдату, который прислонился к стене, и, взяв правую ногу в левую руку, отковыривал ногтем наполовину уже отставшую корочку присохшей крови.

— Смотрите, не внесите заразы, — сказала она.

— Э-эх, в моем положении, если они возьмут меня в плен, так уж лучше быть больным, может, тогда где-нибудь бросят, чтоб не возиться, — сказал он.

Мать опять посмотрела на мужа. Он ответил ей взглядом, который как бы говорил: «Ей-богу, не знаю. Раз ты считаешь, что это нужно, пожалуйста».

Она потерла подбородок, потом спросила солдата:

— А если я принесу вам штатские брюки и рубаху?

Лицо солдата просветлело. Он улыбнулся, сверкнув зубами, особенно белыми по контрасту с его черной щетиной и загорелым лицом.