Тот, кто хотел увидеть море
Шрифт:
— Да чтобы выйти отсюда, сойдет, даже если все на меня едва налезет, — сказал он, окинув отца взглядом с головы до пят.
Мать улыбнулась.
— Отлично налезет, у меня есть сын, он такой же широкоплечий, как вы.
Она пошла к выходу и остановилась.
— Идите, идите смело, — сказал солдат, — вы ничем не рискуете.
Она вышла, чуть дыша от страха.
В конце улицы у фонтана собралась вокруг мотоцикла группа немецких солдат — кто сидел, кто стоял. Мать насчитала пять человек. На стоянке было еще три мотоцикла. Она подождала. Солдаты глядели в другую
Мать перешла на другую сторону и быстро направилась к дому, бормоча:
— Дам ему брюки и рубаху… Это принесет счастье Жюльену… Да-да, это принесет ему счастье.
39
Как только мать воротилась с вещами Жюльена, солдат сразу переоделся, а свое обмундирование завернул в шинель. Он связал рукава и стянул получившийся узел поясным ремнем.
— А это куда? — спросил он, покончив с укладкой вещей.
— Вы с собой не возьмете? — спросила мать.
— Ишь ты, чтобы меня зацапали. Я пока еще с ума не сошел.
— Это казенное имущество, — заметил отец.
Солдат усмехнулся.
— При том положении, до которого сейчас докатилась армия, одним обмундированием больше, одним меньше — ничего не изменит. — Он замолчал, поднял узел, снова положил на пол и сказал, обращаясь к матери: — Знаете, материал добротный, если вы немножко портняжите, он пойдет у вас в дело…
Отец так и подскочил.
— Ну нет! — крикнул он. — Чтобы к нам домой? Да ни за что не позволю! Чего доброго, немцы обнаружат, тогда меня прямо к стенке…
— Да они к вам не придут…
Отец перебил солдата:
— А если увидят французы, меня привлекут за кражу военного обмундирования. Нет-нет, надо куда-нибудь сбагрить.
— Как вам угодно, — сказал солдат. — Ночью выброшу на улицу.
— Лучше зарыть в саду, — заметил отец. — Вернее будет.
Все трое наклонились над узлом, сперва поглядели на него, потом друг на друга. Наконец мать сказала:
— Не стоять же тут до вечера. Теперь вы можете перейти через улицу. Только вот как это вынести?.
— Надо бы мешок, — заметил отец.
— Пойти принести? — спросила мать.
— Обождите, — сказал солдат.
Он открыл дверь, дошел до середины мостовой и спросил:
— Вон в том саду напротив вы и живете?
Мать кивнула головой. Он посмотрел в другую сторону, на площадь, где теперь стояли два немецких грузовика. Мать также вышла на улицу. Вокруг немцев собралось человек десять; улица понемногу оживала.
— Видите, им не до нас, — сказал солдат. — Идите вперед, я за вами.
— Надо запереть дверь, — сказал отец.
— Ладно, тогда я пройду, а потом уже вы.
Мать вошла в сад и оставила калитку открытой. Пройдя несколько шагов по дорожке, она обернулась. Солдат с узлом под мышкой появился в дверях пекарни, не спеша перешел улицу и тоже вошел в сад. Она пропустила его вперед.
Уже дома она заметила, что лоб у нее в поту.
Вскоре к ним присоединился отец. Лицо у него было красное. Он задыхался.
— Нельзя этого делать, — проворчал он.
— Чего нельзя делать? —
Он пожал плечами, точно говоря, что это пустяки.
— В конце концов, это все-таки немцы, — сказал отец.
Солдат усмехнулся.
— Знаете, я их вблизи не видел, — сказал он, — но у меня такое впечатление, что у них одно на уме: как можно скорей добраться до Ментоны и Бордо. На остальное им плевать.
— Как-никак они перебили немало народа. И бомбежки, и все прочее — это не шутки…
Солдат пожал плечами.
— Все это так, — сказал он. — На то и война. Не убивать нельзя. Вот потому-то я и считаю, что надо с ней скорее покончить, теперь… — Он потер руки, как будто стряхивал с них пыль. Потом посмотрел на отца с матерью и, вдруг рассмеявшись, сказал: — В сущности ведь демобилизовали-то меня вы. Я уверен, что если бы кто сказал вам вчера, что вы демобилизуете Гиймена, рядового стрелкового полка, вы бы ни в жизнь не поверили.
Отец покачал головой. Мать чувствовала, что он недоволен. Он долго молчал, потом несколько раз повторил:
— И все-таки…
— И все-таки что? — спросил Гиймен.
Отец выпрямился, посмотрел солдату прямо в глаза и выпалил:
— Все-таки если все солдаты рассуждают, как вы, то меня не удивляет то, что делается!
Голос у него дрожал, сухие кулаки были сжаты, на руках надулись толстые, как веревки, вены. Мать испугалась. Солдат некоторое время смотрел на отца, потом улыбнулся и сел. По-видимому, он был человек спокойный. Он выложил на стол бумажник, блокнот, пачку сигарет, зажигалку, нож и еще кое-какие мелочи, которые вынул из карманов куртки, перед тем как завязать ее в узел. Он не спеша рассовал все это по карманам брюк и только потом сказал:
— Я вас отлично понимаю. И я уверен, что мой отец — он примерно ваших лет — думает так же, как вы… Только, чтобы судить, надо видеть.
Он замолчал. В звуке его голоса, в спокойном лице, в мягком выражении глаз было что-то примиряющее. Отец некоторое время еще смотрел на него, потом как будто немного успокоился и тоже сел.
— Сейчас будем завтракать, — сказала мать.
— Не откажусь, — улыбнулся солдат.
Она уже растапливала плиту, гремела кастрюлями.
— Со вчерашнего дня молочница не приходит, — сказала она. — Будем пить черный кофе.
— Неважно, — сказал солдат.
Пока она готовила завтрак, он положил руки на стол и разглядывал свои ладони.
— Знаете, это действительно нужно видеть. И даже претерпеть. — Он опять помолчал, словно подыскивая слова. И вдруг спросил: — Если телега колесом проедет по ржи, представляете себе что получится?
Отец как будто удивился, он кивнул и пробормотал:
— Ей-богу, я…
— Ну, так вот, вообразите себе колосок, который попробовал бы сопротивляться, помешать телеге двигаться вперед. Вы и представить себе не можете, что это такое. А нам врали: у них все эрзац, и едят-то они таблетки, и подметки у них картонные. Скажут же такое! Нет-нет, говорю вам, сопротивляться немыслимо, просто немыслимо! Когда я вспомню весь тот вздор, что про них мололи!..