Тот, кто стоит за спиной
Шрифт:
— Во загнул! Смотри, как красиво выражается. Даже жалко такому мыслителю мозги вышибать! Да, я больной, больной и темный внутри. Можешь считать меня садистом. Я и есть садист, потому что мне нравится разносить головы таким, как ты! Пусть я маньяк, садист, даже душевнобольной, ненавидящий твою вонючую жизнь! Но ведь с тобой Творец, Создатель, а Он, Он ведь Начальник, Он тут главный. Он гораздо главнее меня, маленького больного человечка, жалкого исполнителя, палача. Ведь Он тебе, такому хорошему и правильному, и один шанс из тысячи устроит! А тут, — он вскинул свой револьвер, — один из шести! Почти двадцать процентов! Я думаю, так будет справедливо: один больной
Как во сне, не понимая, что он делает, Половцев коснулся рукой барабана и с силой крутнул его. «Бульдог» щелкнул, и барабан замер.
Смотря широко открытыми глазами на литератора, Кузя поднес к его виску руку с револьвером. Под бледной кожей виска литератора мощно пульсировала вздувшаяся вена. Револьвер водило кругами.
Половцев сидел на земляном полу и смотрел вниз: он действительно совсем не боялся. В самом начале этого странного разговора его состояние было каким-то болезненно лихорадочным: ему казалось, что он идет сквозь густой молочный туман, идет, чтобы с кем-то встретиться, с кем-то неясным, но знакомым ему… Кажется, он встретился с Ним, и теперь был абсолютно спокоен, потому что знал уже все наперед…
— Ну все, — прошептал Кузя, и отвернув лицо в сторону, поднес к нему ладонь с растопыренными пальцами, защищаясь от предполагаемых брызг. Болезненно прищурив глаза и весь внутренне сжавшись, он нажал на курок.
Боек металлически щелкнул. И все.
Выстрела не последовало.
— Я же говорил, — равнодушно произнес литератор.
— Ну если Бог с тобой, — заволновался Кузя, — я не застрелю тебя и на этот раз! — истерически вздрагивая и вращая выпученными глазами, он спустил курок… И на этот раз в сыром сумраке подземелья раздался лишь звонкий щелчок. — Ну литератор хренов! — заорал вдруг Кузя, теряя над собой контроль. — Не выйдет! Никто тебе не поможет! Я кончу тебя, кончу! Врешь ты все про Бога! Врешь, падло! — и он стал в бешенстве нажимать на курок.
Но револьвер только щелкал, щелкал, щелкал…
Барабан уже два раза повернулся вокруг своей оси, а выстрела все не было.
Половцев молчал. Он отключился от происходящего и весь словно окаменел. А тот, кто должен был распорядиться его жизнью — отнять ее, уничтожить, размазать по земляному полу, — видел его невозмутимым и спокойным. Видел, и даже не дрожь, а холодная трясучка все сильнее завладевала его членами.
Жертва не ползала перед палачом на коленях, не молила его о пощаде, не слизывала пыль с его сапог… Она даже не дрожала, невольно всем своим видом показывая, как он презирает своего палача. Глубоко задумавшись, Половцев сидел у ног Кузи.
— Ах, вот в чем дело, патроны! Мне просто подсунули брак! Негодные капсюли, некондиция! — засуетился Кузя, словно оправдываясь перед литератором. Руки у него дрожали. Ему стало страшно: а вдруг Бог и на самом деле есть?! Вдруг Он сейчас смотрит на него сверху?! А?! Что тогда?! Тогда крышка! Конец! Ему, Кузе-мокрушнику, никогда не оправдаться перед Ним! Никогда!
— Ты думаешь, твой Бог есть, да? Ты уверен в этом? — у Кузи началась настоящая истерика. Его трясло, его колотило. — Нет никакого Творца, просто патроны дрянь. Капсюли у них не действуют! Не веришь? Не веришь, гад?
Половцев вздрогнул и поднял глаза. Стоявший над ним Кузя качнулся в сторону и, описав дугу, тяжело рухнул навзничь — прямо в обломки ящиков и осколки стеклотары в полуметре от раненого лейтенанта, гулко стукнувшись о землю.
Литератор медленно встал и подошел к своему палачу.
Рот мертвеца был оскален, словно у попавшего в западню зверя, а уже стеклянные широко открытые глаза — полны смертного ужаса и какого-то восторга перед той вдруг открывшейся ему страшной и великой правдой.
— Это ты?! Ты его?! — закричал с порога Кирюха и замер. Он стоял у открытой двери и, вытаращив глаза, смотрел на Кузю, безжизненно лежащего головой в маслянистой и все прибывающей дымящейся лужице крови.
Литератор медленно обернулся и строго, как на провинившегося ребенка, посмотрел на остолбеневшего Кирюху. Он в самом деле не мог понять, откуда вдруг взялся этот курчавый парень с испуганным лицом, и что здесь только что произошло, и кто эти люди, лежащие у него под ногами. И главное, он не мог вспомнить, где его сын…
А тем временем, придя в себя и внутренне собравшись, Кирюха осторожно двинулся на литератора, словно боясь вспугнуть его. От этого чокнутого, который застрелил Кузю (а Кирюха не сомневался в этом!), можно было всего ожидать.
«Кузя сам виноват! — думал Кирюха. — Не мог обойтись без своих штучек. Приставил бы ствол к затылку — и дело с концом. Сам, дурак, нарвался…»
— Ты кто? — Половцев неожиданно резко выбросил руку вперед, пальцем указывая на Кирюху, приблизившегося на расстояние двух шагов. Кирюха замер. — А это кто? — спросил литератор, указывая на лежащих.
— Слушай, дядя, успокойся. Я тут живу, я тебе ничего не сделаю, — Кирюха придвинулся к Половцеву вплотную и полез в карман за ножом.
— Не надо этого делать, — сказал литератор, не глядя на Кирюху. — Это для тебя плохо кончится… Беги домой.
Пока Половцев нес этот бред, Кирюха, стараясь не дышать, извлекал из кармана нож. Наконец он резко поднял руку с ножом вверх и, подумав: «Теперь не успеет!», ухмыльнулся, обнажая щербатый рот.
С лязгом выскочило стальное лезвие.
Отведя руку назад и целя Половцеву в шею, он с силой послал вперед кулак, сжимающий нож. Но кулак только описал полукруг в полумраке подземелья, так и не найдя шеи. Литератор при этом обернулся и гневно посмотрел на Кирюху.
В страхе Кирюха отступил назад, нутром понимая, что произошло что-то сверхъестественное. Что произошло? Когда Кирюха уже собрался вонзить нож в горло этому литератору, его словно кто-то ударил в плечо: по крайней мере в плечо тупо вошло что-то инородное.
— Ты чего это, мужик?! — Кирюха пятился к выходу, на всякий случай держа перед собой нож. — У тебя крыша поехала, да?
— Беги домой, — бормотал Половцев. — Домой… Быстрей!
Не отвечая на жалкие вопросы испуганного противника, литератор двинулся на него, по-бычьи опустив голову. Дважды Кирюха делал выпады. Первый раз лезвие блеснуло у самого живота противника, а вот второй — вошло до самой рукоятки ему в бедро…