Тот, кто знает. Книга вторая. Перекресток

Маринина Александра

– Ну что ж поделать, там тоже гены. Полина пила, Нина пила. Куда ж деваться от наследственности? Смотри, Туся, это дом Черткова, в семнадцатом веке здесь были деревянные палаты, потом каменные, в восемнадцатом веке домом владел московский губернатор Салтыков, в девятнадцатом – московский губернский предводитель дворянства Чертков. Чертков изучал русскую историю, собирал рукописи и книги по истории России, создал огромную библиотеку и хотел, чтобы она стала общественным достоянием. После его смерти со стороны Фуркасовского переулка в специальной пристройке открыли читальный зал. Между прочим, этот читальный зал посещали

и Лев Николаевич Толстой, и даже молодой Циолковский. Потом дом перестроили, пристройки стали сдаваться в аренду. В частности, там был магазин семян «Иммер Эрнест и сын», так вот в этот магазин любил захаживать Антон Павлович Чехов, покупал семена для своего сада в Мелихове. Можешь себе представить, Туся? Вот здесь ходили Толстой и Чехов, ходили так же запросто, как мы с тобой сейчас идем. Это совершенно необыкновенное чувство, как будто переносишься на сто, двести, триста лет назад и начинаешь видеть историю. Тебе это знакомо?

Наташа покачала головой и слизнула с губ капли дождя.

– Нет. Наверное, мне от природы не дано. Я вообще не очень увлекаюсь историей. А про этот дом номер семь я знаю только то, что здесь снимали эпизод для фильма «Возвращение Максима», где герои на бильярде играют, и несколько эпизодов для «Семнадцати мгновений весны».

– Неужели? Это какие же?

– Особняк американской миссии в Берлине, где проходили сепаратные переговоры, из-за которых весь сыр-бор, собственно, и разгорелся.

– Любопытно, я не знал. А Иринка? Она интересуется историей?

– Еще меньше, чем я. Я хотя бы в школе добросовестно училась, не все еще позабыла, а она школьную программу через пень-колоду осваивала, еле-еле. И ведь обидно, Марик, просто до слез обидно, у нее такая голова светлая, память прекрасная, тоже от твоей мамы в наследство досталась, а Ирка еле-еле на троечки вытягивала. Интереса к учебе никакого не было.

– И что, до сих пор нет? Как же она учится? – с беспокойством спросил Марик.

– Да нет, сейчас-то все в порядке, за ум взялась, учится с удовольствием. Даже наверстывает, как может, упущенное. Книги серьезные начала читать, а то раньше ведь одни любовные романы на столе лежали. Ты теперь можешь за нее не волноваться, она будет в порядке. Самое страшное мы уже пережили и оставили позади.

– Бедная ты моя, бедная, – Марик неожиданно обнял Наташу, прижал к себе, коснулся губами ее виска. – Взвалил я на тебя обузу… Кто же мог предполагать, что Колю вскоре посадят, Ниночка попадет под машину, и девочка останется целиком и полностью на твоих руках? Если б я знал, что так все выйдет…

– То что было бы? Что изменилось бы? Ты бы не уехал? Или забрал бы дочь с собой? Перестань, Марк, я терпеть не могу этих сослагательных причитаний. Как случилось – так случилось, как сложилось – так сложилось.

Она осторожно высвободилась из его объятий и взяла Марика под руку. Вот так, именно так, как она мечтала когда-то. Воспоминания о том единственном случае, когда они вместе возвращались из магазина и он держал ее под руку, долго еще будоражили ее девичье воображение. Должна была миновать четверть века, чтобы все случилось так, как ей представлялось в мечтах. Странно… И… Ненужно.

– А вот здесь, в доме семнадцать, в двадцать втором году была мастерская по пошиву белья, она называлась «Трудшитье». Тут работала моя бабушка Рахиль, мамина мама. Баба Раша обожала

ходить в соседний дом Перлова, в чайный магазин, она говорила, что без билета и визы попадает в другую страну. И маму мою туда водила регулярно, потом мама – меня. У нас семейная любовь к этому китайскому домику, – оживленно говорил Марик. – Я тоже до самого отъезда часто сюда прибегал, стоял подолгу и вдыхал аромат молотого кофе. А ты здесь бываешь?

– Редко. Только если оказываюсь неподалеку, а дома чай или кофе закончились. Специально не приезжаю.

– А я специально приходил. Знаешь, стоял и представлял себе бабу Рашу, я ведь ее совсем не помню, она умерла сразу после моего отца, мне и трех лет не было. Но у мамы сохранилось много бабушкиных фотографий, и вот стою я в магазине, разглядываю эту китайскую красоту и вижу бабу Рашу такой, как на фотографиях. Иногда мне даже казалось, что я слышу, как она меня зовет. Голос крови, что ли… И так мне хотелось в последние годы сюда прийти, встать вот здесь, закрыть глаза и увидеть бабушку. Тебе это знакомо?

– Нет, – сдержанно ответила Наташа, – я – поздний ребенок, когда я родилась, все мои бабушки и дедушки или умерли, или на войне погибли, я никого не застала. Мне не довелось побыть внучкой. Люсе повезло больше, она знала одну из наших с ней бабушек.

– Прости, – снова сказал Марик, – у меня такое чувство, что я все время говорю невпопад. Обижаю тебя или просто говорю что-то не то. И все время извиняюсь… Глупо как-то все получается. Я так стремился приехать, так рвался сюда, мне казалось, что это будет праздник, а получается так, словно я прилетел на другую планету, где все непонятное, чужое, и я никому здесь не нужен, и меня понять тоже никто не хочет.

Острая жалость сдавила ее сердце. Ну почему она так с ним разговаривает? Разве он, Марик, виноват в том, что ей в жизни не всегда было легко и весело? Нет, это ее жизнь, ее выбор. Да и кто сказал, что он сам порхает, как беззаботный мотылек? Конечно, сейчас он благополучный и состоятельный американец, живет в собственном доме и имеет собственный бизнес, но разве мало тягот и унижений пришлось на его долю? Он подробно описывал их в письмах к матери, и Наташа все эти письма читала и перечитывала по нескольку раз. Каждый из нас делает свой выбор и проживает свою жизнь. Просто надо уметь признавать свои ошибки, а не перекладывать ответственность на других.

– Давай зайдем, погреемся, – с улыбкой предложила она и взяла Марика за руку.

Он молча кивнул. Они вошли в чайный магазин и сразу окунулись в теплый пряный аромат свежемолотого кофе. Здесь обычно продавались неплохие конфеты, а цены были ниже, чем в коммерческих палатках, поэтому магазин не пустовал. Наташа и Марик встали у окна, по-прежнему держась за руки. Марик снял забрызганные дождевыми каплями очки и сунул в карман. Она смотрела в его глаза, такие же выпуклые и блестящие, как и двадцать лет назад, окаймленные длинными густыми ресницами, держала его руку в своей руке и вдруг ощутила, как время исчезло. Не было этих долгих лет разлуки, не было его женитьбы на Татьяне и его отъезда, ничего больше не было, а был тот Марик, которого она любила. И она уже была не той Натальей Вороновой, родившей троих детей, но растившей только двоих, измученной в борьбе за Иринку, истерзанной страхом разоблачения, а прежней юной и влюбленной Наташей Казанцевой.