Тот самый Паровозов
Шрифт:
А то, что радиационный фон раз в сто завышен, так мы же не японцы – со счетчиками Гейгера всюду разгуливать. А сколько потом прожили эти участники Праздника весны и труда, не нам знать. Бог дал – Бог взял.
Первые, самые страшные два дня даже жителей Припяти не предупреждали об опасности и не рассказывали, как себя вести, чтобы уменьшить риск лучевой болезни. Зато потом взяли и махом эвакуировали всех. А тех, кто сам побежал, стали с милицией хватать на вокзалах и по санаториям да по больницам распихивать.
Часть таких стихийных чернобыльских
В основном это были семьи с детьми. У них изъяли все вещи, включая нижнее белье. Какой от них был фон и сколько схватил персонал, с ними работавший, никто никогда не узнал.
«Чернобыльцы» были полностью изолированы от внешнего мира, корпус находился на казарменном положении, мы видели только их лица в окнах. Вскоре выяснилось, что государство не спешит оказывать помощь конкретным пострадавшим, все усилия тратились на то, чтобы успокоить мировую общественность и обеспечить непрерывные работы около четвертого энергоблока станции.
Из всего имущества, которым располагали «чернобыльцы», у них было: казенная ложка с кружкой, больничная пижама или халат. Тапочек на всех не хватило. Детских пижам и халатов не было вовсе. На детей наматывали простыни. Тогда кто-то из нас бросил клич, и все с первой зарплаты скинулись по трешке. В реанимации ответственной стала Люся Сорокина. Она важно расхаживала с разлинованной тетрадкой и составляла список покупок.
Приобрели зубную пасту, зубные щетки, трусы, носки, немного детских вещей. Мужикам – домино, а детям – альбомы и краски. В стране, где клепали танки и ракеты в умопомрачительных количествах, не нашлось смешных денег для обустройства жизни эвакуированных из зоны отчуждения.
Когда эта сволочная, людоедская власть через пять лет рассыпалась в прах, многие удивились – с чего бы это? Да вот с тех сотен раздетых и брошенных людей, что смотрели из окон «голубого» корпуса.
Тем временем на массажных курсах начались практические занятия. Каждый пятый курсант приходил в купальном костюме, и остальные на них отрабатывали приемы мастерства. Я стал популярной моделью, на мне легко было находить костные ориентиры. По этой причине около меня, когда я лежал на столе, всегда терлась куча народа.
Но если девушка по имени Наташа, похожая на актрису Любовь Полищук, появлялась в откровенном купальнике, вся мужская половина студентов моментально перемещалась к ее столу. Там было на что посмотреть помимо костей.
А еще я обзавелся настоящими японскими часами. О которых мечтал всю сознательную жизнь. Мой приятель Дима снял их с руки и продал всего за сто шестьдесят рублей. Ему на что-то срочно понадобились деньги, а у меня, на счастье, оказалась заначка. Часы были шикарные, Orient новой модели, таких не то что в нашем отделении – во всей больнице никто не имел. У них был темно-зеленый переливающийся
Спекулянт Орликов под это дело впарил мне красивые заграничные ботинки из мягкой белой кожи, которые были ему малы, подгадав сделку ко дню зарплаты. Короче говоря, жизнь налаживалась.
К тому времени я полностью смирился с тем, что никогда не поступлю в институт, никогда не стану врачом, как мечталось еще со времен моей пионерской юности. Было немного обидно и еще как-то отчетливо некомфортно, будто я предал сам себя. Но, в конце концов, я честно пытался поступить целых пять раз и этой мыслью себя утешал.
Заключительная месячная практика у нас проходила в Клинике нервных болезней Первого медицинского института. Тамошнее отделение массажа и лечебной физкультуры по праву считалось лучшим в Москве. Кроме того, в нем работала легендарная Тамара Михайловна Турова, ученица самого Саркизова-Серазини.
К тому же в этом отделении массажистами трудились двое моих приятелей, пример которых оказался столь заразительным для меня. Так что мне скучно не будет: и научат, как себя вести, и посоветуют, и помогут если что.
Начался июнь, погода стояла классная, в реанимацию стали толпами поступать ныряльщики и утопленники.
Вообще лето – самый спокойный период работы. Народ выезжает на природу, расслабляется, отдыхает, становится не такой злой, как в холодное время года. Тут тоже, конечно, все бывает, но так, по мелочи. Или ножами друг друга порежут, или шампурами попыряют, или водкой потравятся, или в бане угорят, или в речке утонут. Да и происходят все эти «драмы на охоте» обычно в выходные дни. Так что летом и поступлений меньше, и даже свободные койки в блоках случаются.
По этой причине мне удавалось высыпаться на дежурстве, и на массажную практику я приходил в полном сознании.
В первый день, сразу же после собрания, где нас представили коллективу отделения и раздали больных, я вышел перекурить в садик, сопровождаемый моими закадычными друзьями.
– Полный облом! – пожаловался Вовка. – Прошлым летом и то было лучше, за всю ту неделю только червонец левыми заработал!
– Теперь до осени такая тишина будет! В клинике до сентября ловить нечего! – продолжил Андрюха. – Да и частные клиенты по дачам все разъехались!
Да, бедные мужики, хорошо Вовка успел тачку поменять, а Андрюха видео купить, а так бы до осени мучились.
Я поднялся на третий этаж и подошел к двери палаты. Там, за дверью, ждал мой первый больной. Нет, конечно, через меня прошла целая дивизия пациентов, но этот должен был стать первым, которого я получил в новом для себя качестве. Я немного волновался.
Действительно, что это за больной, которого не нужно подключать к аппарату ИВЛ, к монитору, заталкивать в него зонд, интубационную трубку, не надо переливать ему литрами кровь и другие растворы, дренировать плевру, а самое главное – не надо его мыть и перестилать.