Тот самый
Шрифт:
Он понимающе кивнул, и мы понеслись. Ударник, клавишник и сакс — как три жеребца в одной упряжке, бия копытом, фыркая огненными ноздрями и подзуживая друг друга молодецким ржанием…
Я перестал замечать, что творится вокруг. Сцена завертелась, огни рампы слились в светящийся круг, а в груди красным цветком распустилось огненнопламенное, уже наполовину забытое, чувство причастности к чему-то большому, грандиозному…
— Я думал, что Кеглевич — это хайп, лажа, — сказал ударник, угощая меня сигаретой.
«Караван» —
Находился он в обыкновенном, зассаном кошками и бомжами подъезде сталинской пятиэтажки, на данный момент — выселенной и готовящейся к сносу.
Жадно затягиваясь, я думал о Седьмом Ахмеде. Кроме него никого подозрительного я больше не видел — со сцены открывался прекрасный обзор на публику. Это одновременно и успокаивало, и настораживало.
Откуда взялось прозвище — никто не знал. Покушения на него устраивали раз пять — и российские спецслужбы, и отечественные, узбекские коллеги. Повезло, как всегда, наёмникам — мне о его ликвидации поведали уже в госпитале… И вот теперь он совершенно не скрываясь, можно сказать, внаглую, ошивается в Петербурге.
На что он надеется? На то, что его считают мёртвым? Что в клуб не заглянет никто из его прошлой жизни? Или у него такая железобетонная крыша, что быть узнанным он попросту не боится?..
В любом случае, в городе он неспроста. Не может такого быть, чтобы матёрый террорист, сбежавший в Сирию под крыло Эгила с хорошей должности, имея, по-слухам, не маленькую семью… Не мог он крутиться здесь просто так. Кроме того, для простого охранника он был уже староват.
Надо за ним понаблюдать, — решил я, щелчком отбрасывая бычок в мокрую мусорную кучу на асфальте. Раз он меня не узнал — можно к нему подобраться поближе…
— Ну где тебя носит? — встретила ворчанием Антигона. — Самое интересное пропустишь.
Две девушки, на мой непритязательный взгляд — те самые, что колыхались на танцполе, сейчас извивались на сцене. Одеты они были в чисто символические прозрачные шаровары и крошечные присоски с бахромой на сосках. Аккомпанировал им ситар — такая мандолина с огроменным грифом и миллионом колков. Как с ним управлялся тщедушный парень в восточной рубахе и тюбетейке, я не представляю.
Но посмотреть, в принципе, было на что.
Девушки своими движениями задавали колебательный ритм, ситар подвывал, как кот из ночной подворотни, публика колыхалась в такт движениям девушек. Те словно бы текли. Как вода, как шелковые шарфы на ветру. Тела их, смазанные каким-то маслом, блестели от пота и казались лепестками бледного пламени. Волосы, заплетённые в миллион косичек, создавали концентрические круги…
— Обдолбались все в конец, — Антигона, делая вид, что колыхается вместе с толпой, бурчала строго и неодобрительно. — Тут какую-то дрянь раздают. «Золотая Заря» называется.
Ситар вздрогнул, свистнул и взревел уже совсем горестно. Танцовщицы ускорили колебания. На запястьях и щиколотках у них обнаружились крошечные колокольчики, которые начали довольно громко звенеть, когда девушки закружились резкими, ломаными движениями.
Публика вошла в раж. Ближайший ко мне папик лобызал пожилую девушку, скинхед неподалёку — заклёпанную в сталь подружку с причёской бобриком, даже хипстеры посматривали друг на друга сквозь запотевшие очёчки как-то влажно.
Ситар стонал и рыдал, как старый трансвестит на панели. Танцовщицы слились в одно четверорукое, двухордовое существо, напоминая одновременно Шиву-дестроера и куклу-трансформер.
Вокруг нас с Антигоной начиналась оргия.
Народ, не заботясь о гигиене и приличиях, падал на пол, в воздух взмывали ножки, обтянутые чулками и даже джинсами, забелели оголённые ягодицы.
Сделалось душно и жарко, а через плотный сандаловый смог пробился острый будоражащий дух соития и разврата.
Интересно, Котов тоже где-то здесь? — подумал я, сбрасывая с ноги волосатую лапищу, окольцованную бриллиантом. — Да нет, не похоже на него…
— Гляди, — Антигона дёрнула меня руку и указала куда-то вперёд и вверх.
Там был небольшой балкончик под потолком. Раньше я его не замечал, потому что по цвету балкончик сливался с серым бетоном стен. С балкончика изливалась на людей не-то манна, не-то еще какая-то дрянь. Я тряхнул головой. От жары стало совсем неуютно, в глазах прыгали чёртики, и приглядевшись, я понял, что манна не изливается, а напротив, поднимается к балкончику. Точнее к тому, кто на нём стоял…
— Что это за хрень? — сняв бесполезные очки, я вытер лицо влажной салфеткой, кстати протянутой Антигоной.
— Это энергия, — ответила девчонка. — Он специально завёл толпу, довёл до экстаза. А теперь питается. Завтра никто не встанет с кровати. Случится парочка инсультов…
— Несколько вспышек триппера, — подхватил я. Говорить можно было совершенно свободно. Никто не обращал на нас внимания…
— А уж стыдно будет — хоть в ад просись.
Голос раздался из-за спины, и повернувшись, я узнал Котова. Спутницы при нём уже не было, зато пиджак был распахнут, и из подмышки выпирала рукоять Стечкина в кожаной кобуре.
— Тут эта «Золотая Заря» во всём, — сообщил майор. — И в шампанском, и в бутербродах и в этих травяных какашках на подносах… Наши из наркоотдела будут меня год бесплатно пивом поить. Узнали, кто это наверху? — он кивнул на балкончик.
Золотая пыль парила в воздухе, мерцала в плотных лучах прожекторов, и сквозь эту завесу было сложно разглядеть, что за фигура скрывается под потолком.
— Это не Лавей, — барон Суббота в цилиндре и с тросточкой материализовался за плечом Антигоны. Екатерины, то бишь, Афины, я пока не видел.