Тот самый
Шрифт:
— Если в этом возникнет необходимость — да, — сказала она, приблизив свои глаза к моим. Удивительно: за последнее время я начал отлично видеть в темноте. — Поверьте, Саша, я знаю: нет участи горше, чем сделаться живым мертвецом. Потерять бессмертную душу и никогда, никогда не получить спасения… Поэтому я сделаю для вас всё. Когда придёт время. А пока…
— Что? — я чувствовал её дыхание на своих губах. Оно отдавало мятной жвачкой.
— Будем надеяться на чудо.
Её губы прижались к моим, язык проник в
Глава 16
В тот момент, когда я забыл обо всём, кроме тёплых и чуть солёных губ Мириам, над нашими головами разверзся белый квадрат, свет из него упал вниз тяжелой плитой, и ослепил меня так сильно, что я закричал. Показалось, глаза залили расплавленным свинцом, а кожа вспухает, кипит, и слезает с костей.
— Ну вот! Стоит отвернуться, и молодежь уже занимается чёрт знает чем.
Голос был знакомый, немного усталый и бесконечно раздраженный.
— Алекс?
— Нет, Господь-Бог. Спустился с небушка специально, чтобы вытащить твою непутёвую жопу из переделки. Поднимайтесь. У нас мало времени.
— Вот видите, Саша! — улыбнулась Мириам. — Чудо случилось. Стоило его подождать?
Ступени были самыми обычными, и ступив на нижнюю с некоторой дрожью, мы легко поднялись наверх.
Алекс разговаривал о чём-то с Гиллелем. Над бассейном — с другой стороны дома — поднимался чёрный дым.
— Скажи, Мириам… ты действительно смогла бы меня убить? — говорил я тихо, чтобы никто, кроме неё, не услышал.
— Нет конечно, дурачок, — она завела за ухо непослушный локон. — Я согласилась, просто чтобы не тратить время на споры.
— Но… Ты же сама сказала: я превращаюсь в вурдалака, и с наступлением темноты…
— Я ни за что не убила бы тебя, — перебила она. — Потому что верила: чудо случится. Собственно, это и произошло… — она улыбнулась, и помахала рукой отцу.
— Ты ненормальная, — я даже немного разозлился. — Нельзя вот так вот, плюнув на всё, полагаться на «авось».
— Авось и чудо — это две большие разницы, — она глянула на меня так, словно я вновь сморозил глупость. — Разуй наконец глаза, любимый.
И она ушла. Встала рядом с отцом, обняла его, чмокнула в бородатую щеку…
А я прирос к месту. — Она назвала меня «любимый».
Это не укладывалось в голове, превосходило любые, самые смелые мои мечты…
Она назвала меня «любимый».
Так легко, спокойно, словно делала это сотню раз в день.
— Чего лыбишься, кадет? — из оцепенения меня вывел Алекс.
Подойдя неслышно, как он это умел, взял твёрдыми пальцами моё запястье, послушал пульс. Зачем-то похлопал по щеке — шлепки отдались в голове колокольным звоном. Заглянул в глаза, сильно оттянув по очереди нижние веки.
— Э-э-э… — протянул он досадливо. — Досталось
— Про вурдалака — это серьёзно? — спросил я. Ожидал: он рассмеётся, переведёт всё в шутку.
— Как эпитафия. Которую ты, как любитель литературы, можешь написать сам. Пока ещё есть время.
Я сглотнул сухим горлом. Посмотрел на солнце.
Казалось, в погребе мы провели много часов. Семь, восемь, может, больше. Но светило едва перевалило зенит. Часа два всего пополудни.
И хотя такого шока, как в первые мгновения тогда, в погребе, свет не вызывал, находиться на солнце было чертовски болезненно. Будто меня поставили под софит, от жара которого плавится и течёт грим… Только грима не было. Казалось, это течёт и плавится моя кожа.
Прищурив глаза, я шагнул под дерево — хоть какая-то тень.
— И что… со мной будет?
— Загоним тебе кол в грудь, отрубим голову и вырежем сердце.
— Сердце?
— Да ладно, я пошутил, — сжалился шеф. — Просто кремируем. Так намного чище.
В глазах помутилось. Небо потемнело, сделалось пурпурным и тяжелым, как ватное одеяло. Сквозь него вновь проступили желтые пламенники, и паря перед лицом, они звали, манили…
— Смирно, кадет! — небо прояснилось. — Не отключайся. На вот, пососи конфетку, — шеф протянул мне леденец. Зелёный, мутный, с прилипшими табачными крошками. — Бери, не стесняйся, — он чуть не насильно запихнул леденец мне в рот.
В нёбо ударила волна свежести. Чистая и холодная, как сосулька, она пронзила мозг, проколов остриём седьмую чакру Сахасрару, которая, как верят индийцы, находится на макушке…
— Полегчало? — в отличие от бодрого тона, глаза шефа полнились тревогой.
— Спасибо. Да, — я было замолчал, но всё же не выдержал: — Мириам говорила, от вампиризма есть лекарство.
— Для того, что может предложить Гиллель, уже поздно, — вздохнул Алекс. — Часа три-четыре назад — возможно. Но не сейчас.
— И… Сколько у меня времени?
— Чуть меньше семидесяти часов. Почти трое суток.
Целая вечность, — подумал я. — Правильно говорили греки: ожидание смерти хуже самой смерти…
— Вы его поймали? — я имел в виду Лавея. Если Алекс поймал колдуна, значит, не так уж всё бесполезно.
— Ушел, гад. Запутал следы.
К нам шел Котов.
Пространство продолжало играть со мной шутки: газон, сам дом с колоннами, тропинка желтого песка, что вилась от дома к погребу — то приобретали кристальную четкость, то размывались, делались далёкими и эфемерными.
Мне трудно было судить: особенности ли это данной местности, или моего нового состояния…