Тот самый
Шрифт:
— Трофейный, — похвастался Алекс. — Сам добыл.
— Во время Второй мировой? — спросил я прежде, чем успел подумать.
— У каждого свои секреты, — шеф подмигнул, закидывая на плечо здоровенный баллон. — Верно, Бойцовый Кот?
Пару секунд я глотал ртом воздух, затем как-то взял себя в руки и спросил:
— Хафизулла проболтался?
— Не проболтался. А поделился ценной информацией. От которой может зависеть не одна жизнь.
— А больше никто…
— Гиллель. И отец Прохор, естесс-но. От него ничего не утаишь.
— А
Алекс посмотрел насмешливо.
— А корова даёт молоко? Ты его татухи видел?
— ВДВ… Но я ведь — совсем другое.
— Эх ты, Кот-Компот, — шеф похлопал меня по плечу. — Ничего-то ты не понимаешь… Ладно. Бери, на что глаза смотрят. Я сегодня добрый.
Не скажу, что мы, выбираясь из подвала, прямо таки сгибались под тяжестью оружия. Но ступеньки основательно поскрипывали.
Алекс катил за собой небольшой ящичек, с первого взгляда похожий на дорожный чемодан на колёсах, до верху набитый гранатами…
— Это на крайний случай, — пояснил он. — Если всё пойдёт не так.
Я только вздохнул. Всегда всё идёт не так. Главное, это самое «не так» повернуть к своей выгоде.
— Так вот он где себе лёжку устроил, — задумчиво сказал Алекс, когда мы подъехали к заброшенной станции.
«Дачная». Станция метро, заброшенная почти семьдесят лет назад. Её уникальность заключалась в наземной платформе, серый лабаз которой всё ещё портил пейзаж в конце проспекта Новаторов.
Он не стал даже уточнять — не ошибся ли я. Всё было очевидно: заброшенность места, его дурная слава, ощутимая, почти тактильная аура безысходности и страха.
— Довлеет дневи злоба его, — сказал Гиллель, встав рядом с нами.
Сторож прикатил вместе с отцом Прохором, на его Эскалэйде. Похоже, салон джипа святого отца изнутри имел четвёртое измерение: бабулек в нём помещалось не меньше восьми. И это кроме сторожа и самого святого отца…
Бодрые тётки сновали тут же. Ни на кого не глядя, они растянули желтую полицейскую ленту, установили запрещающие дорожные знаки, и побрызгали землю вокруг станции какой-то ароматной водой — ладан с лавандой, что-ли? Брызгали, широко зачерпывая из вёдер обычными вениками.
Котов прибыл не один. На переднем сиденье, уперев чехол винтовки между колен, сидел Хафизулла… Оба были в камуфляже, разгрузках и брониках.
Они подошли ближе, наши взгляды встретились… Зной опалил щёки, в ушах засвистал пустынный ветер, а зрение сузилось до тонкой линии совмещения мушки с прицелом.
— Рад видеть тебя, Хафиз, — я первым протянул руку.
— Командир, — рукопожатие его было сухим и крепким.
— Спасибо, что пришел, — добавил Алекс.
— Я был в городе, — пожал плечами курд.
«Я здесь. И я могу помочь. Не о чем говорить.» — вот такой он, мой бывший ротный.
Чувство вины — жуткая штука. Хочешь ты или нет, оно будет преследовать тебя всю жизнь. И не помогут никакие
— Ну… — отец Прохор, подросток в смешной кенгурушке, оглядел наше святое воинство. Сам он никакого оружия не нёс, и непохоже было, что собирался. — Пойдёмте, братие, с Богом.
И чудо-отрок первым вошел под пыльные серые своды.
Внутри, как и ожидалось, было сумрачно и воняло бомжами. Но запах был застарелый, выдохшийся.
Сквозь заросшие паутиной прорези ротонды пробивались последние лучи закатного светила, и казалось, что раскрошенный бетон поделен на кроваво-красные прямоугольники.
— Разумеется, Лавей обосновался не на самой станции, — вжик-вжик, чиркала по камням лопата Гиллеля. Он опирался на остриё, как на посох.
Я до последнего надеялся, что Мириам приедет с ним. Надеялся и боялся. Конечно же, я не хотел, чтобы она шла с нами в катакомбы. Но отчаянно, безумно хотел её увидеть. В последний раз.
Глядя на багрово-красный зрачок, наполовину скрытый уже линией горизонта, я застыл в дверях. Рядом был только Алекс. Он всё время держался рядом, словно боялся, что не сможет меня прикрыть… Я всё собирался сделать последний шаг. Оставить свет позади. Но не мог себя заставить.
— Я ведь уже его не увижу, верно? — кивнул я на солнце.
— Мы все рискуем его не увидеть, — пожал плечами Алекс.
Мне стало стыдно.
— Да. Верно. Извините.
Я наконец сделал последний шаг, и… не почувствовал ровно ничего. Просто пыльный бетон под ногами, просто заброшенный коридор, к которому с одной стороны прижались ржавые, покосившиеся вагоны… Интересно: почему их отсюда не убрали?
Наверное, чтобы вагоны закрывали собой входы в туннели. Я понимал, что объяснение моё не выдерживает никакой критики, но другого у меня не было.
Хафизулла, отец Прохор и Гиллель ушли далеко вперёд — рубаха сторожа мелькала в глубине станции ослепительно-белым пятном. Бабульки — богомолки, к моему облегчению, остались снаружи.
Алекс нахлобучил свой любимый «ночной колпак», как его называли девчонки. Шелковый цилиндр с жемчужной подкладкой, вышитой на ней монограммой и широкой траурной лентой на тулье.
Расправил плечи, и покрепче ухватив ручку ящика с гранатами, он заспешил вслед остальным.
— У тебя всё ещё есть выбор, кадет, — сказал шеф, незаметно пыхтя под тяжестью арсенала, который тащил на плечах, в карманах и кобурах. — Благодаря тебе мы знаем, где его искать, так что ты можешь просто подождать здесь. В конце концов, должен же кто-то охранять для нас выход…
— Вы сами слышите, что говорите? — спросил я.
Возмущаться и вставать в позу не имело смысла. По-своему, Алекс прав. На пороге смерти не зазорно сделать выбор в пользу жизни…