Товарищ Богдан (сборник)
Шрифт:
Рядом с мастером стоял щупленький очкастый переводчик.
«Вот понаехало дармоедов, — подумал Бабушкин. — Сказывают, мастеру платят триста целковых в месяц, а переводчику — двести. Экая прорва деньжищ! Ведь хороший рабочий зарабатывает двадцать — тридцать, ну, от силы сорок рублей! Неужели же русских мастеров не нашлось, что выписывают этих прощелыг из Италии?»
Мастер, все так же ни слова не говоря, положил на тиски листок кальки.
«Проба», — понял Бабушкин.
Требовалось из стальной пластины сделать
Хотя и трудное задание дал итальянец, но Бабушкин не растерялся: ведь с самого детства его опытные руки делали и посложнее изделия.
«Справлюсь. Не впервой!..»
Иван Васильевич быстро отрубил заготовку и стал опиливать ее. Часа два без устали водил он большим драчовым напильником по неподатливой стальной пластине; так увлекся работой, что даже не заметил, как на правой ладони вздулся белый водяной пузырь. Вскоре пузырь лопнул, рука стала сильно болеть.
«Что такое?» — удивился и даже рассердился сам на себя Бабушкин.
Но вскоре понял. За тринадцать месяцев сидения в тюрьме его руки отвыкли от зубила, ручника и напильника, кожа на ладонях стала гладкой, мозоли сошли.
А мозоли и шершавая, грубая кожа защищают руки слесаря от царапин, уколов и трения стали о ладонь.
Бабушкину очень хотелось хорошо выполнить «пробу» и поступить на завод. Жалко упустить такой счастливый случай. Но еще обиднее было ему сознавать, что он — опытный слесарь — не может сделать работу.
И он упорно еще часа два продолжал водить напильником по стали.
Рядом с Бабушкиным стоял у тисков молодой, чернявый, веселый парень. Работая, он что-то тихонько насвистывал сквозь зубы. Выждав, когда мастер удалился, слесарь подошел к Бабушкину. Они перекинулись несколькими фразами. Оказалось, что этот парень — бывший питерский рабочий, сидевший год в Крестах, зовут его Матюха.
— Брось работать, — сочувственно сказал он. — Не то вконец испортишь руку…
Но Бабушкин упрямо продолжал шлифовать неподатливую сталь.
Парень задумался.
— Я помогу! — шепнул он, хитро подмигнув.
Оглянувшись по сторонам, парень отложил свою работу, взял у Бабушкина чертеж и стальной шестиугольник, но едва зажал его в тиски, как в конце цеха появился мастер-итальянец.
Еле-еле успел Матюха возвратить Бабушкину стальную пластину и листок кальки.
Мастер, посасывая огрызок сигары, стал возле новичка, насмешливо поглядывая на него. Бабушкин сжал зубы, завязал больную руку носовым платком и продолжал работать.
Он решил обязательно закончить «пробу». Но все его старания оказались напрасными: рука ныла и обессилела, держать напильник было неловко. Он скользил, срывался, сталь то и дело пронзительно визжала, будто жаловалась
Бабушкин взял напильник по-другому, чтобы не беспокоить лопнувший волдырь, но так работа совсем затормозилась.
— Барин, белийрючка, — презрительно выпятив толстые губы, сказал итальянец.
Он подозвал очкастого переводчика и заявил, что новый рабочий ему не подходит.
Взволнованный и огорченный, вышел Бабушкин из цеха.
«Белийрючка», — передразнил он мастера-итальянца. Это он-то, Бабушкин, всю жизнь стоявший у тисков, — белоручка?
Дома, когда рука зажила, Иван Васильевич решил: необходимо, чтобы кожа на ладонях снова загрубела и покрылась мозолями. Иначе и на другом заводе он не выдержит пробы. Но как натереть себе мозоли, Бабушкин не знал.
Еще две недели бродил он по городу без работы.
Выручили товарищи. Они привели Ивана Васильевича на тот же Брянский завод — и поставили знакомому пьянице-мастеру четверть водки, чтоб он принял Бабушкина без «пробы».
Иван Васильевич первые дни боялся случайно столкнуться с тощим, плешивым итальянцем, но тревога оказалась напрасной: завод был большой, цеха растянулись на несколько верст, и мастера-итальянца он больше не встречал.
Бабушкин проработал недели две, и на его руках снова появились мозоли. Снова он стал настоящим слесарем, не боящимся никакой работы.
Когда он в первый раз на Брянском заводе сделал хитроумный, сложный штамп — одно из самых трудных заданий, Бабушкин обрадовался, оглядел свои крепкие руки и, вспомнив мастера-итальянца, весело подумал:
«Вот тебе и белийрючка!»
2. Маскировка
Уже через полгода после приезда Бабушкина в Екатеринослав местные жандармы почуяли, что в тихом городе что-то изменилось. Раньше о стачках здесь и не слышали, прокламаций не видели, рабочие, встретив хозяина, торопливо сдирали шапки и почтительно кланялись.
А теперь — куда там! Волнения, беспорядки. Начальник екатеринославских жандармов, ротмистр Кременецкий, любивший по вечерам в одиночестве играть на скрипке, совсем потерял покой. Обленившиеся жандармы тоже вынуждены были пошевеливаться.
Постепенно они установили, в чем дело. Раньше на екатеринославских заводах было всего три-четыре маленьких подпольных кружка, к тому же не связанных друг с другом. А теперь их стало гораздо больше.
А главное, какой-то неизвестный одни шпики доносили, что его зовут «Трамвайный», другие — «Николай Николаевич», — объединил все эти кружки. И название-то какое придумал: «Екатеринославский Союз борьбы за освобождение рабочего класса». Видно, не лыком шит этот Трамвайный! Знает, что в Петербурге был такой же «Союз борьбы», организованный «государственным преступником» — Владимиром Ульяновым.