Товарищ Богдан (сборник)
Шрифт:
Иван Васильевич в первый же день смастерил полку для книг, повесил на единственное подслеповатое окошко плотную занавеску, стол застелил газетой, аккуратно приколов ее по углам кнопками.
Квартирант целыми днями пропадал; в шесть утра уходил на завод, работал до восьми вечера, но и после такого изнурительного труда приходил не сразу, а часто задерживался неизвестно где.
По вечерам Иван Васильевич иногда беседовал с хозяйкой, разъяснял этой забитой женщине хитрые уловки попов и заводчиков.
Хозяйка поддакивала. И всегда, вытирая
— А то тебя еще за подол в машину затащит!
Бабушкин понимал, что хозяйка тоже ненавидит богачей и жандармов. Она сочувственно слушала его речи. Иван Васильевич радовался: ее квартира сможет в недалеком будущем пригодиться для тайных собраний.
Бабушкин много читал. Как только у него выдавались свободные минутки — по вечерам и даже ночью, он садился за книгу. При этом он всегда тщательно задергивал занавеску на окне.
«Запретные книги изучает, эту… как ее… подпольницу!» — догадывалась хозяйка и шикала на своих детей, чтобы они не шумели, не мешали квартиранту.
Но однажды хозяйка очень удивилась. Иван Васильевич рассказал ей содержание толстой книги, которую читал уже несколько вечеров подряд. В ней говорилось о восстании рабов-гладиаторов в Древнем Риме, называлась эта книга «Спартак».
— Запретная? — сочувственно спросила хозяйка.
Бабушкин засмеялся:
— Нет, эту книгу жандармы еще не догадались запретить!
— А чего же ты, сынок, оконце-то затемняешь? — думая, что Бабушкин что-то скрывает от нее, недоверчиво спросила хозяйка.
Иван Васильевич встал и сделал несколько шагов по комнате. Глаза его потемнели.
— В проклятый век мы живем, мамаша, — гневно сказал он. — Жестокий век! Ежели мастеровой не шатается по трактирам, не дерется, не валяется пьяный в канаве, — он уже попадает на заметку полиции. А если рабочий притом еще читает книжки, — это уж для шпиков совсем подозрительно… Вот и приходится занавеску задергивать, чтобы проходящих городовых не тревожить…
Бабушкин был занят дни и ночи. В «Союзе борьбы» он возглавил выпуск подпольных прокламаций. Трудно было собирать материал для этих листовок, размножать их приходилось на гектографе, в строгой тайне. Еще труднее было распространять листки.
Ротмистр Кременецкий, взбешенный стачками и волнениями, вызванными прокламациями, поставил на ноги всех жандармов, полицию и филеров. На самом крупном в городе Брянском заводе сторожам даже дали оружие и собак, чтобы не допустить прокламации на завод.
Но и это не помогло.
Бабушкин разглядел, что в одном месте заводской забор проломан. Около дыры стоял сторож-черкес. Ровно в семь часов вечера, когда кончилась смена и вокруг было много рабочих, Бабушкин с Матюхой подошли к забору. Бабушкин угостил сторожа папиросой, отвлек разговором; сторож отвернулся,
На заводском дворе он спрыгнул в яму — там рыли артезианский колодец — и уселся на глиняном скользком дне ее. Было очень холодно. Но Матюха терпеливо ждал полуночного гудка. Пять часов просидел он в мерзлой яме, продрогнув до костей. Ровно в полночь заревел гудок и сразу погас свет. Матюха только этого и ждал; он знал, что после гудка на пять минут остановят динамо-машину для смазки, — значит, света не будет.
Выскочив из ямы, он в кромешной темноте стремглав бросился к цехам, кидал пачки листков в открытые форточки мастерских, в разбитые окна цехов, разбросал листки во дворе и уборной.
Едва успел он перемахнуть обратно через забор, как снова заработала динамо-машина, вспыхнул свет.
Бабушкин и Матюха быстро ушли от завода, где рабочие торопливо хватали неизвестно откуда взявшиеся листки и прятали их в карманы.
Работы Бабушкину хватало.
Однажды он пришел домой поздно вечером, веселый, что-то напевая, и из карманов его тужурки торчали горлышки пустых пивных и водочных бутылок.
Хозяйка недовольно оглядела Бабушкина, ничего не сказала, но покачала головой:
«И ты начал хлестать водочку? — подумала она. — Не устоял! Да и как тут удержишься? — возразила она самой себе. — Одна утеха у мастерового: выпить, забыть и каторжную работу треклятую, и нищету».
Через неделю Бабушкин снова пришел нагруженный бутылками, и опять пустыми.
«Где это он вино лакает? — тревожилась уже успевшая привязаться к Бабушкину хозяйка. — Хоть бы дома выпил, чинно, спокойно — и в постель. А тут хлещет неизвестно где… И какой, промежду прочим, крепкий мужик, — думала она, оглядывая три бутылки, торчащие из карманов квартиранта. — Столько выпил — и ни в одном глазу. Даже не пошатнется. И говорит все к делу…»
Комната Ивана Васильевича постепенно стала напоминать кабак. В ней по-прежнему было чисто и аккуратно, да вот беда: повсюду — на подоконнике, под кроватью, на шкафу и даже на книжной полке — стояли пустые пивные и водочные бутылки.
Хозяйке это, конечно, не нравилось, и однажды в отсутствие Ивана Васильевича она собрала все бутылки в мешок и выставила в сени.
Бабушкин вернулся в полночь, из кармана у него опять торчало горлышко бутылки. Он удивленно оглядел свою прибранную комнату и спросил:
— А бутылки где?
— Убрала, — сердито ответила хозяйка. — Совсем уже стала не горница, а трактир…
— А что, похоже? — неожиданно засмеявшись, спросил Бабушкин. — Напоминает трактир?
— Еще бы не похоже! — нахмурилась хозяйка. — И не стыдно тебе, сынок, хлестать эту водку проклятую?
Но Бабушкин лишь смеялся и больше сердил хозяйку.
Потом он, улыбаясь, вынул из кармана и поставил на подоконник, на самое видное место, пустую бутылку, сходил в сени, принес мешок и снова расставил все бутылки на шкафу, под кроватью, на книжной полке.