Товарищи (сборник)
Шрифт:
Под взглядом Лугового хозяйка смутилась, поставила блюдце на стол. Может быть, она по-своему истолковала его взгляд, маленькие уши у нее запылали. Вдруг она засмеялась и низким голосом спросила у Лугового:
— А у вас есть жена?
— Как вам сказать… — неопределенно ответил Луговой.
Не мог же он ответить сейчас этой совсем не знакомой ему женщине на тот вопрос, на который еще и сам себе пока не смог ответить. Он и сам еще не знал, как в дальнейшем может сложиться его семейная жизнь после того, как перед самой войной его жена уходила от него на неделю к своему бывшему, освобожденному
Но хозяйка вправе была по-своему истолковать замешательство Лугового и засмеялась еще более откровенно:
— Да так прямо и говорите, что вы, военные, все теперь холостые. Давайте, я вам лучше постель разберу, а то вы давно уже клоните голову к столу, как мореный конь. Устали?
— Устал, — признался Луговой.
Ему и в самом деле давно уже страшно хотелось спать. Углы комнаты, как в тумане, плыли перед глазами, он вздрагивал, открывал глаза и старался не мигая смотреть на огонь лампы, но голова опять падала вниз.
Хозяйка взбила перину, разостлала свежую простыню, надела на подушки чистые наволочки. Прикрутив фитиль лампы, легла на русской печке рядом с сынишкой, сладко почмокивающим во сне. Долго прислушивалась к дыханию гостя в темноте. Вечером за столом он смотрел на нее таким взглядом, что даже в краску вогнал, а как только она постелила постель, упал, как сноп, и сразу затих. Хороший, видно, человек — сына посадил на колени, ворота подправил, а по разговору — городской и какой-то большой командир.
Забормотал во сне мальчик. На передней половине дома храпел Остапчук.
Утром она вышла проводить Лугового на крыльцо. За ее юбку держался сын, исподлобья поглядывая на Лугового.
— Спасибо вам, — садясь на лошадь, сказал Луговой.
— Не за что, — ответила она. — Вам спасибо…
Он удивленно поднял лицо.
— За что?
Вдруг заплакав, она круто повернулась и ушла в дом.
Покачиваясь в седле, Луговой первое время еще думал о ней и возможной причине ее слез, но потом его мысли стали разбредаться, и он уже не мог собрать их воедино. Лошадь шла иноходью, равномерное покачивание в седле погружало в дрему. Сбоку проплывали морозные, сияющие кусты татарника, тонкие вешки в белых от снега соломенных шапках, обледеневшие курганы — неизменные сторожа этих степей. Все это уходило назад, беспрестанно сменяясь, возникая перед глазами и исчезая. И так же сменялись, появляясь, и куда-то уходили обрывки мыслей, чьих-то услышанных слов, картин минувшего боя… Раненые на горящем поле… танки… желтый беркут в небе… попеременно то веселое и красное, то виноватое и бледное лицо Синцова… Бомбежка. Женщина со знаками военврача, и ее блестящие глаза из-под серой цигейки. И, как это часто бывает с людьми, когда самая важная мысль вдруг сама собой задерживается в сознании, отстраняя все другие мысли, возникшее перед глазами Лугового насмешливое лицо сразу же заслонило все то, о чем он до сих пор думал.
Он снова встретился с ней, объезжая растянувшиеся колонны полка. Мост через узкую, но глубокую и пока еще не замерзшую Куму был подорван немцами, и ездовые
— Сейчас же прекратить! Где начальник госпиталя? — осаживая лошадь, сказал Луговой.
Ездовые отскочили друг от друга, как испуганные петухи. Худощавый казак в залатанном чекмене, с усилием опуская по швам вздрагивающие мелкой дрожью руки, ответил:
— На последней бричке. В хвосте нужно искать.
Подъезжая к хвосту колонны, Луговой встретился взглядом с блестевшими из-под серого меха ушанки глазами. Он почему-то сразу решил, что она и есть начальник госпиталя. И она, тоже узнавая его, дружелюбно улыбнулась.
— Здравствуйте, товарищ майор.
— Вы в хвосте колонны, а впереди — пробка, — придерживая лошадь, сухо сказал Луговой.
— Я думала здесь уместней, чтобы не отставали. Хорошо, я проеду вперед, — согласилась она, с испугом, как ему показалось, вскидывая на него ресницы. Луговой тотчас же раскаялся в своем враждебном тоне, но все же, не меняя его, продолжал:
— Госпиталь все время отстает.
— Но разве мы виноваты? Командир автобата капитан Агибалов вечно отказывает в машинах, — запальчиво сказала она, вспыхнув. В темных зрачках ее засветились злые огоньки.
— Вы сказали — Агибалов? — спросил Луговой.
— Да. Нет, он мне не однофамилец, а муж, — вдруг сказала она. — Но это еще хуже. Ему кажется, что так легче настаивать на своих супружеских правах. — Она зябко поджала под себя ноги.
Внезапно Луговой с оскорбительной отчетливостью представил себе рядом с ее лицом черноусое самоуверенное лицо командира автобата.
Ему уже надо было возвращаться на КП полка, но он медлил. Его лошадь шла рядом с ее бричкой. Она сидела сгорбившись, натянув рукава шинели на озябшие руки. Под колесами подвод, под копытами лошадей хрустел мерзлый снежок.
— Вы тогда вправе были рассердиться на меня, — после молчания заговорила она, глядя на него со своей брички снизу вверх. — Нет, нет, — остановила его движение, — за мной это водится. И уже после я вспомнила, что почти такое же лицо было у вашей сестры Анны, с которой я училась вместе до девятого класса. Я в Ростове у вас часто бывала дома.
— Но я почему-то вас совсем не запомнил, — виновато сказал Луговой.
— Еще бы. Вы уже тогда готовились в военную академию, а мы были для вас мелкотой с косичками.
— Вы в своей шинели скоро совсем замерзнете. Разрешите, я пришлю вам полушубок и валенки, — вдруг предложил Луговой.
Она внимательно посмотрела на него. Он внутренне ожесточился, боясь, что она снова истолкует его слова иначе, чем он думал. Но она сказала:
— Спасибо. Вам что-нибудь известно об Анне?
— Только то, что она осталась с больной матерью. — Он неуверенно спросил — А, может быть, вам?..
Она покачала головой.
— Откуда мне знать. Но будем надеяться, что скоро мы уже все узнаем.