Товарищи (сборник)
Шрифт:
— Прочти, Кюн, что «Ангрифф» пишет, — сказал он с судорожным смехом, протянув газету подполковнику с погонами артиллериста.
Тот взял газету двумя пальцами, оглянулся на дверь и, минуту поколебавшись, стал читать приглушенным голосом:
— «Берлин. Вот уже несколько недель, как на всем протяжении Восточного фронта, простирающегося от Черного моря и снеговых вершин Кавказа, через жизненные центры России, области Дона и Волги, до заключенного в мертвом кольце Ленинграда, идут жестокие бои. Как по сообщениям самих большевиков, так и по оценке германских военных кругов, характер отдельных и взятых в целом боев напоминает зимнее наступление большевиков в прошлом году, когда сталинские генералы, бросая в бой небывалое количество бойцов и боевых средств, пытались добиться поворота в ходе нынешней войны. Бели принять во внимание, что на огромном протяжении (более 2000 километров) немыслимо создание непрерывного фронта,
— Однако, что они называют главной линией? — сворачивая газету, вполголоса спросил артиллерийский подполковник, ни к кому не обращаясь. Фон Хаке пожал плечами. Грузный, стареющий командир 66-го полка гренадеров подполковник Рачек с горькой иронией сказал:
— В последних боях я потерял две трети полка. Что они еще могут от меня потребовать?
Ему никто не ответил. За окнами клубилась белая, вьюжная муть.
В углу кабинета на стуле; сидел человек в казачьей порыжевшей папахе, но в сером мундире германского офицера. За космами низко надвинутой папахи под крутым лбом прятались глаза. Большие красные руки лежали на коленях. Между колен свесился на ремне кавалерийский маузер, почти касаясь пола желтым деревянным чехлом.
— Какое дегенеративное лицо. Кто это, Кюн? — тихо спросил Польстер.
— Это Харченко. Он в Краснодаре у большевиков сидел в тюрьме, — отчетливо выговаривая русскую фамилию, сказал артиллерийский офицер.
— А-а, этот эскадрон…
— Вот-вот, всякий сброд…
— Он, кажется, бежал с каторги?
— У русских это называется Соловками. Можешь говорить громко, он по-немецки — ни слова.
Вошел адъютант и замер около белой двери.
— Генерал-майор фон де Шевелери, — строго сказал он, открывая дверь.
Вошел генерал. Командиры полков дружно повставали, вскинув правые руки и наклонив четыре коротко остриженные головы.
— Да, да, — рассеянно сказал генерал, проходя к столу. — Садитесь, господа.
Командиры полков сели, согнув ноги под прямым углом. Генерал зашуршал на столе газетами. На выутюженном рукаве блеснула дивизионная эмблема — оранжевый круг с двумя перекрестами. Глаза пробежали газетный лист. По тонким губам скользила усмешка.
— Вы читали, что пишут на родине, господа? — спросил генерал.
Командиры полков наклонили в знак согласия свои коротко остриженные головы. «Четверо — и все подполковники», — подумал генерал. Человек в косматой казачьей папахе стоял в углу, придерживая рукой маузер. Генерал остановил на нем взгляд, но сказал адъютанту:
— Господин Харченко пусть подождет.
Человек в папахе вышел, гремя тяжелыми сапогами. Генерал проводил его глазами. Опускаясь в кресло, положил на стол белые, с длинными пальцами руки, повернул к командирам полков худое лицо:
— Должен вас познакомить с новым приказом, господа…
Генерал Шевелери принадлежал к старинной юнкерской фамилии, носил два дворянских титула. Вторым титулом деда Шевелери наградил Наполеон. Когда-то это составляло предмет родовой гордости семейства Шевелери. Но с недавних пор времена переменились. За грехи деда пришлось расплачиваться генералу. В 1933 году раздались первые голоса об отклонениях в генеалогическом дереве Шевелери. За генерала вступился рейхсвер. Впоследствии ему приходилось неоднократно давать объяснения в ведомстве, которое возглавлял Альфред Розенберг. Частица «де» причиняла немало хлопот. Однако все нападки прекратились, когда дивизия генерала Шевелери вступила в пределы Франции. Все сомнения в преданности генерала новому режиму окончательно рассеялись после того, как он на Сомме приказал сжечь французскую деревушку за убийство германского солдата. Тем не менее в офицерском корпусе за генералом укрепилась репутация франкомана. И на Восточный фронт адъютант выписывал к столу генерала французские вина: шабли, бордо, барзак, вувре-шамбертон, но чаще всего шатонеф дю пап. Говорили, что вместе с частицей «де» генерал унаследовал от своих предков и чуждую вестфальскому немцу сентиментальность. Из главной квартиры сделали запрос по поводу последней выходки генерала на
Однако этот эпизод уже не мог поколебать положения Шевелери. Гудериан причислял его к своим ученикам. За восточный поход фюрер пожаловал генералу Шевелери дубовые ветви к железному кресту. Командуя 13-й танковой дивизией, Шевелери дошел до Терека. Фон Манштейн в особых случаях всегда прибегал к его помощи. 13-ю дивизию бросали то под Владикавказ, то под Моздок, а в средних числах декабря фон Манштейн, пригласив генерала перед своим отъездом под Сталинград, поставил перед ним новую задачу: «Вы будете, граф, прикрывать левый фланг всей нашей кавказской группировки, — и, глубоко затянувшись сигарой, пояснил: — Какая-то кучка казаков угрожает нашим коммуникациям. Я уверен, граф, что ваши танки и ваши гренадеры сумеют их образумить».
С этой задачей Шевелери и приехал в буруны. Он не сомневался, что при первом же столкновении его танков с конницей противника преимущество останется за танками. В памяти генерала еще жив был случай, когда французы бросили на Сомме две кавалерийских бригады с обнаженными палашами против его панцирной дивизии. Танки расстреляли и передавили большую часть лошадей и всадников.
Не собиралась ли и русская конница повторить маневр французов? Но в первом же бою под Ага-Батыром 13-я дивизия была жестоко потрепана казачьей конницей. У генерала были сведения, что казаки скапливаются под Кизляром. Дивизию отделяли от них по меньшей мере пять конных переходов. За это время можно было с успехом подготовиться к встрече. Но казаки внезапно атаковали дивизию на третий день. Дивизия Шевелери откатилась сразу на восемьдесят километров. И наступали казаки не в конном строю, а в пешем. За три года войны генерал привык диктовать свою волю противнику, теперь у него отнимали это преимущество. После прорыва под Ага-Батыром не только для 13-й дивизии, но и для всей кавказской группировки создалась тревожная обстановка. За ударом русских на левом фланге последовали удары справа и в центре. Пал Моздок. Начинался общий отход от Терека. Конечно, кроме местных причин, имелись для этого и причины другого порядка. Надо было оглядываться назад, на узкое горло между Доном и Волгой. Последние вести оттуда были малоутешительны. Горло сузилось, и русские, кажется, действительно держали Сталинград крепкой хваткой. И трудно было сказать, сумеет ли Манштейн пробиться из района Котельниково на помощь к Паулюсу. От Манштейна можно многого ожидать, но Шевелери все больше проникался убеждением, что времена переменились. Новые факторы стали влиять на военную обстановку. Из главной квартиры только что получен приказ: отступая в общем направлении на северо-запад, выводить главные силы из-под удара. Очевидно, в ставке фюрера тоже с беспокойством взирали на горло между Сталинградом и Ростовом. Но как можно выйти из-под удара, если противник дышит прямо в спину, все время навязывая бой и не давая дивизии оторваться? Минувшей ночью у генерала созрел план. Если продумать все детали, можно получить некоторый реванш за Ага-Батыр. Во всяком случае, дивизия сможет оторваться от казаков по меньшей мере на одни сутки. Но предварительно нужно было посоветоваться с командирами полков. С некоторых пор, принимая решения, приходилось быть вдвойне осторожным. Генерал не мог брать всю ответственность только на свои плечи. В случае неуспеха всегда найдутся скептики, вроде этого самоуверенного фон Хаке. Генерал пригласил командиров полков для того, чтобы уточнить с ними обстановку и познакомить их со своим планом.
— Это в случае удачи, а в случае неудачи? — осторожно спросил Польстер.
— Мы остаемся в прежнем положении, — холодно сказал Шевелери. Он ревниво относился к своему плану.
— Будем надеяться, что на этот раз противник не окажется дальновиднее нас, — вставил фон Хаке. Это был явный намек на ага-батырское поражение. Генерал молча пожал плечами. В конце концов, он ничего другого от этого Хаке не ожидал.
— У меня осталась третья часть полка. Тридцать машин и двести людей, — сказал Рачек.
— Но, как я понимаю, для выполнения этого плана мы должны пожертвовать жизнью одного из наших офицеров? — спросил командир 13-го артполка подполковник Кюн.
— Щекотливую часть мы поручим этому… — генерал пощелкал пальцами.
— Харченко? — подсказал Кюн.
— Да. — Генерал Шевелери помолчал и добавил: — Предупреждаю, господа: мобилизовать все, до последней машины. К утру дивизия должна быть за сто километров отсюда.
Вошел адъютант. Изогнувшись, шепотом что-то сказал в мясистое ухо генерала.