Товарищи (сборник)
Шрифт:
— Что же вы молчите? — Милованов поднял голову.
— Товарищ генерал, сосед справа отошел, — доложил офицер связи.
— Опять без предупреждения!
— Опять, товарищ генерал.
— Хорошо, идите в штаб. — Милованов снова уронил на стол голову.
Навалившийся сон смешивал обрывки мыслей: «…Отошел сосед? Какой сосед? Ах да, Гусаченко. На правом фланге полк Лугового, на него, кажется, можно положиться… Рожкова с Мирошниченко надо мирить… За правым соседом присматривать… присматривать… присматривать…»
Скрипнула дверь.
— Спит, — вполголоса предупредил вошедшего начальника штаба корпуса Ванина дежурный.
— Нет, не сплю, — возразил Милованов. Вставая со стула, он с ожиданием впился глазами в начальника штаба. — Докладывай.
— Оборона
— Успокойся, Ванин, — Милованов взял его за руку и подвел к столу. — Садись и пиши… — Скользнув взглядом по раскаленной плите, Милованов продиктовал — Ввести корпус в прорыв.
Донские и кубанские казаки прорвали фронт справа от главной железнодорожной магистрали Баку — Ростов, и противник, закрываясь арьергардами в центре, стал откатываться на север, озираясь на свой левый фланг. На станции Минеральные Воды сорок немецких эшелонов образовали гигантскую пробку. На темно-серых стенках вагонов черными буквами аккуратно были выведены маршруты дальнейшего следования эшелонов: «Нах Армавир», «Нах Ростов».
Рядом с эшелонами стояли так и не дошедший до Грозного поезд с немецкими инженерами, назначенными на нефтепромыслы, и зеленый берлинский экспресс с офицерскими женами, ехавшими в Кисловодск на нарзанные ванны. Одноколейная магистраль, перешитая по немецкому образцу, не успевала пропускать эшелоны обратно. Тогда их стали жечь. Запылало облитое бензином дерево, запахло на станционных путях масляной краской. В товарных вагонах горела пшеница, свертывались в огне каракулевые шкурки, трескался вывезенный из пятигорских музеев фарфор. Густым жирным дымом окутывались на платформах подбитые в боях на Тереке и не доехавшие до тыловых ремонтных баз танки.
13-я танковая дивизия после понесенных потерь в начале января была временно выведена из боя. Но командир 50-й германской пехотной дивизии генерал-лейтенант Шмидт и командир 111-й пехотной дивизии генерал-майор Рекнагель надеялись задержать казачью конницу на Куме. За рекой сконцентрировались на хорошо подготовленных рубежах пять пехотных полков и два артполка. Орудия били с левобережья, из рощи. Немецкие саперы, подорвав единственный мост через Куму, затопили все паромы и лодки.
Корпус вышел на Куму в сумерки. Милованов вызвал к себе начальника инженерной службы.
— Сколько в корпусе понтонов?
— Ни одного, — смущенно ответил начальник инженерной службы.
— Лодки? Плоты? — спрашивал Милованов.
— Лодок и плотов тоже нет, товарищ генерал, — начальник инженерной службы в замешательстве теребил белую подстриженную бородку.
— Что же у нас есть?
Тот смущенно пожал плечами.
— Пока что только один начальник инженерной службы.
— А-а, ну идите, — с любопытством посмотрев на него, сказал Милованов. Он вдруг подумал, что смешно было бы предъявлять к нему требования. У него в самом деле пока еще ничего не было. И разве только у него? Всего месяц как сформирован был корпус и сразу же брошен в бой. Дивизии задыхались без машин, в полках ощущался недокомплект лошадей, артиллеристам часто приходилось катить пушки на руках. Не говоря уже о том, что сплошь и рядом, за исключением первой дивизии, личный состав корпуса по-прежнему щеголял в разноформенном обмундировании, которое придавало кавалеристам какой-то экзотический вид.
С невеселой усмешкой вспомнил он слова командующего войсками Северной группы Масленникова: «Была бы кость, а мясом обрастете. На марше все придет в норму».
Конечно, по-своему он был прав. Разве можно было бы теперь отводить какое-нибудь дополнительное время на доукомплектование корпуса и прочие внутренние его дела, если под Сталинградом уже началось. И нельзя было потерять ни дня, отбрасывая врага от Терека и Волги, куда он успел дойти за какие нибудь полтора года войны.
Но все же и за этот месяц удалось кое-чего добиться для корпуса. Милованову доложили, что на станцию Терек пришел первый эшелон
— Не могу спокойно спать, когда люди без лампасов. Какие это казаки, — с возмущением говорил Рожков.
И повсюду рассылая своих интендантов, он заказывал в ближних и дальних тыловых городах чекмени, шаровары, раньше других ухитряясь получать по железной дороге грузы. Не раз Милованову приходилось выслушивать и жалобы на оборотливость командира первой дивизии. Но всякий раз, когда Милованов приезжал к Рожкову, его обезоруживал в первой дивизии порядок. Он видел одетых по всей форме и подтянутых казаков, сытых лошадей, налаженное хозяйство. В этом Мирошниченко, бесспорно, Рожкову уступал. Правда, и в дивизии Мирошниченко строго соблюдалась дисциплина, но люди у него псе еще ходили в стареньком, заштопанном обмундировании.
К тому же Рожков, рассылая своих порученцев по госпиталям, все больше укоплектовывал дивизию казаками, главным образом, уроженцами верхнедонских станиц, урюпинского и других юртов. Первая дивизия, скорее, похожа была на большое семейство, где людей связывали не только служебные узы. Отцы и сыновья служили в одних и тех же эскадронах. В каждом полку у Рожкова были земляки, которые видели и уважали в нем не только комдива, но и одностаничника, видного на Дону казака.
Теперь в наступлении первая и шестая дивизии все время шли рядом, соприкасаясь флангами, и на этой почве между ними нередко возникали осложнения. Милованову порой приходилось прибегать и к крутым мерам для того, чтобы взаимная ревность Рожкова и Мирошниченко не переросла во вражду. Думая об этом соперничестве, Милованов мысленно улыбался. Как часто взрослые, умные и уважаемые люди до самого конца несут в себе черты детства. Неприязнь между Рожковым и Мирошниченко, пожалуй, и сродни была тому наивному соперничеству, которое бывает среди детей. Но в конце концов, его можно незаметно направлять в нужное русло. Поручая Рожкову и Мирошниченко параллельные задачи, Милованов уже имел возможность убедиться, как их стремление опередить друг друга способствовало успеху всего корпуса.
Перед Кумой он пригласил их, обоих, к себе, передал разговор с начальником инженерной службы.
— По данным разведотдела, — сказал он, — Кума еще не замерзла, а лишь подернулась у берегов корочкой льда.
— Вот видите! — покраснев от удовольствия, сказал Рожков. — Рано сбрасывать коня со счета. Для танков понтоны нужны, а он и так переплывет.
Что ж, подумал Милованов, почему бы и не обрадоваться ему. И почему всегда обязательно надо усматривать слабость в том, что он так ревниво относится к лошади. Танки танками, но даже и там, где они, как это уже показало начало наступления, застревают из-за бездорожья, конь не только проходит сам, но и всадника несет на себе. Правда, за время наступления корпусу только один раз и пришлось атаковать противника в конном строю, но по сведениям того же разведотдела, добытым у пленных, слух об этой атаке уже распространился по всему фронту отступающих немецких войск, и это уже сеет панику у них в тылах.
— А как же, Сергей Ильич, если казаки новые шаровары с лампасами намочат? — улыбаясь в подстриженные рыжеватые усы, не удержался Мирошниченко.
— Я сам поплыву! С первым эскадроном! — отрубил Рожков.
Милованов поспешил вмешаться.
— Ну, самому незачем, Сергей Ильич. Я давно уже хотел вам сказать: под огонь лезете. Говорят, вас силой приходится удерживать в штабе.
— Это явное преувеличение, Алексей Гордеевич, конечно, если требует обстановка… — Самолюбию Рожкова льстила репутация храброго командира, которая сопутствовала ему в корпусе.