Товарищи
Шрифт:
— Тебе бы, между прочим, тоже не мешало подумать. Приедем домой, я так поставлю вопрос, чтоб все в моей подгруппе вступили в комсомол. Все! Если надо комсомольцев, значит, надо. Пиши заявление, и никаких разговоров. Понял?
— Что тут не понять?.. А только мне сейчас нельзя.
— Брось — «нельзя»! Не наговаривай зря.
— А я разве наговариваю? Меня бы хоть в училище снова приняли. Того и гляди, исключат.
— Ноешь ты без конца, Бакланчик! Старое нечего вспоминать. Удрал? Удрал. Зато тут работал хорошо. Плохого ничего не скажешь. Ну, если взять сегодняшнюю плавку, так ты вел себя настоящим,
— Я и сам доложу, — неожиданно для Мазая возразил Егор строгим тоном.
— Сам? Ишь ты! Ну, пожалуйста! Говори сам. Только я хотел помочь тебе, Бакланчик, потому как у тебя характер очень несмелый. Ты год прособираешься, да так ничего и не скажешь. Ну, а если не хочешь, не надо. Набиваться я не охотник.
Бакланов искоса взглянул на Мазая. Тот, видимо, совсем уже позабыл, как сбежал сегодня со своего поста, и держит себя, как всегда, независимо и на Егора смотрит свысока. Нет, Егор на этот раз не станет молчать, он больше не даст Мазаю обижать себя…
— Ты брось, Мазай, звать меня Бакланчиком.
— А что? Обижаешься? — удивился Мазай. — Чудной человек! Тут же ничего обидного.
— При чем тут обида! Сказал — не надо, значит, все. И насчет моего несмелого характера тоже брось. Мало ль что было? А больше не будет.
Это уж не только удивило, но и возмутило Мазая. Раньше Бакланов молча выслушивал замечания старосты, а теперь сказать ничего нельзя, каждому слову перечит. Мазай решил прикрикнуть:
— Ну, знаешь, нечего учить меня, о чем говорить! Не меньше твоего понимаем! Тоже мне умник нашелся!
Он хотел было уйти от Егора, но тот придержал его за рукав и очень тихо, но отчетливо сказал:
— Ты не спеши. Или напугался, как сегодня у вагранки? Героя из себя строишь, кричишь на всех, а сам… трус, трус! Вот ты кто! А мы, дураки…
Егор не докончил и почти бегом бросился догонять мастера и Жутаева. А Мазай остановился как вкопанный. Слова Бакланова ошеломили его. Эх, броситься бы сейчас за Баклановым, отозвать в сторону, да и припугнуть, как прежде: топнуть, вцепиться в него и так тряхнуть, чтоб у него зубы стукнулись. Да разве сейчас это сделаешь? Вон он идет себе спокойненько рядом с мастером и слушает, что Селезнев рассказывает. И Мазай внезапно остро почувствовал, что Бакланов навсегда ушел из-под его влияния: если на первых порах уважал, затем просто боялся, то сейчас у Егора не осталось ни того, ни другого. Он, видимо, считает, что и доверять Мазаю нельзя и дружить с ним не стоит. Вообще Бакланов совсем жутаевцем стал.
До Мазая донесся веселый голос Жутаева.
«Ничего, — подумал Мазай, — тут ваша взяла: вас двое, а я один. Вернемся в ремесленное — другая песня будет». Хотя он и пытался подбодрить себя, но веселей от этого не стало. Он побрел один. Немного погодя Жутаев и Бакланов пошли вдвоем, а Селезнев отстал от ребят и стал поджидать Мазая.
«Видно, шею мне хочет мылить, — с неприязнью подумал Мазай. — Ну-ну, давай! Наваливайтесь все сразу».
— Почему один плетешься? Может, устал? — спросил Селезнев, когда Мазай подошел к нему.
— Нет, не устал. Просто
Селезнев заглянул ему в глаза:
— Или на сердце неспокойно?
— Почему вы так думаете?
— Не скрывай, вижу. Ничего, Мазай, не расстраивайся. С кем такое не случается! Расплавленный металл— вещь серьезная, к нему люди постепенно привыкают. В панику не бросайся. Привыкнешь и ты.
— Товарищ мастер, да я и сейчас не боюсь! Вот теперь стараюсь вспомнить, как все вышло… а вроде и вспоминать нечего. Вот вы, может, думаете, что я неправду говорю…
— Ничего такого я не думаю. Да дело совсем и не в этом. По-моему, не тем ты занимаешься. Постарайся лучше запомнить, как плохо чувствует себя человек, если подвел товарищей. И еще запомни святое правило: в трудную минуту не о себе надо думать, а о товарищах. Так-то. А ты о них частенько забываешь…
Мазай хотел что-то возразить, но Селезнев перевел разговор на другую тему:
— Хорошо, что вы управились с главными делами. Есть приказ директора — всей бригаде вернуться в училище. Я уеду сегодня ночью, а вы следом за мной денька через два.
ДОРОГОЙ ГОСТЬ
— Ты брось эту самую беготню взад-вперед! — сказал наконец дедушка Кузьма, когда Егор снова пошел к двери. — Нечего мотаться из стороны в сторону, будто маятник. Если не сидится в избе, оделся бы да вышел к воротам. Там, глядишь, и встретил бы человека. А это что — мечется сюда-туда, как оглашенный!
— А я вроде как и не мечусь.
— Вроде… Ты слушай, когда тебе толком говорят.
Егор вопросительно взглянул на мать:
— Пойду?
— Иди, тут ничего плохого нет, — поддержала она деда. — Селезнев по должности мастер, но для тебя все равно что учитель. А учителя всегда надо встречать с почетом. Иди.
В дверь постучали. Егор опрометью бросился в сени, и уже оттуда послышались его слова:
— Проходите, товарищ мастер! Вот сюда проходите. В избу. У нас все дома.
У порога Селезнева встретили дедушка Кузьма и Анна Кузьминична:
— А мы уж заждались вас! Обрадовались-то как, когда Егор сказал, что вечерком зайдете! Это, Дмитрий Гордеевич, мой батя. Вот сюда проходите, за стол. Поужинаем вместе.
— Посидеть вместе с вами — с охотой, а вот насчет ужина — благодарствуйте. Только-только от стола,