Тоже Эйнштейн
Шрифт:
Я задумалась. Слова Элен показались мне почти революционными (что-то в них напоминало богему в описании герра Эйнштейна), хотя это и было то будущее, к которому мы все стремились.
— Ты права. Зачем нам это? Какой резон в наше время влюбляться и выходить замуж? Может быть, нам это больше не нужно.
— Вот это правильно, Милева. Как весело мы заживем! Днем будем работать — заниматься историей, или физикой, или преподаванием, а по вечерам и в выходные дни устраивать концерты и ходить в походы.
Я представила себе эту
Элен продолжала:
— А что, если нам заключить договор? В будущее вместе?
— В будущее вместе!
Мы пожали друг другу руки, и я сказала:
— Элен, пожалуйста, называй меня Мицей. Так меня зовут родные и все, кто хорошо меня знает. А ты знаешь меня лучше, чем любой другой.
Элен улыбнулась и ответила:
— Сочту за честь, Мица.
Со смехом вспоминая прошедший день, мы с Элен закончили причесывать друг друга. Теперь можно было идти ужинать. Наши непослушные волосы были укрощены, и мы, взявшись за руки, спустились по лестнице. Увлеченные жарким спором о том, какое из обычных блюд будет подано в этот вечер (мне хотелось белого вина со сливочным вкусом и блюда из телятины — Zurcher Geschnetzeltes, а Элен — решти с беконом и яйцами), мы не сразу заметили, что внизу, у лестницы стоит фрау Энгельбрехт и поджидает нас. Вернее, меня.
— Фройляйн Марич, — проговорила она с явным неудовольствием, — полагаю, к вам господин с визитом.
За спиной фрау Энгельбрехт послышалось тихое покашливание, и из-за этой спины шагнула вперед чья-то фигура.
— Простите, мадам, но я не с визитом. Я сокурсник.
Это был герр Эйнштейн. Со скрипичным футляром в руках.
Он не стал дожидаться, когда его пригласят.
Глава пятая
— Господа, господа! Неужели никто из вас не знает ответа на мой вопрос?
Профессор Вебер расхаживал по аудитории, упиваясь нашим невежеством. Мне было непонятно, почему преподаватель так радуется неудачам своих студентов, и это вызывало неприятное чувство. То, что меня назвали «господином», задевало гораздо меньше. За эти месяцы я уже привыкла к постоянным шпилькам Вебера, от пренебрежительных высказываний о восточноевропейцах до неизменных обращений ко мне в мужском роде. Единственное, чего мне хотелось, — чтобы лекции Вебера были похожи на лекции других профессоров: те, как устрицы, распахивали свои раковины, открывая самые блестящие жемчужины.
Я знала ответ на вопрос Вебера, но, как обычно, не решалась поднять руку. Я оглянулась по сторонам, надеясь, что ответит кто-нибудь еще, но у всех моих сокурсников, включая герра Эйнштейна, локти словно приклеились к столам. Почему же никто не поднимает руку? Может, это из-за небывалой жары их
Почему это так трудно — поднять руку? Я ведь несколько раз уже отваживалась на это, хотя тоже не без труда. Я слегка встряхнула головой, и тут меня настигло воспоминание. Мне было семнадцать лет, и только что закончился мой первый урок физики в мужской обергимназии в Загребе, куда папе удалось устроить меня после окончания школы в Нови-Саде, в обход закона, запрещающего девочкам в Австро-Венгрии посещать учебные заведения выше начальных: он подал прошение властям, и для меня сделали исключение. Чувствуя облегчение и радостное волнение после этого первого дня, когда я решилась ответить на вопрос преподавателя, и ответ оказался верным, я вихрем вылетела из класса. Дождалась, когда почти все разойдутся, и коридор опустеет. Вдруг у меня за спиной возник какой-то мужчина и толкнул меня в другой, тускло освещенный коридор. Неужто он так спешил, что не заметил меня?
— Позвольте! — воскликнула я, но он все толкал и толкал меня дальше в коридор — туда, где было еще темнее. Вокруг не было ни души, и некому было услышать мои крики о помощи. Да что же это?..
Я пыталась обернуться, но тщетно. Мужчина был выше меня на целый фут. Он толкнул меня к стене, так, что я ударилась об нее лицом (теперь я никак не могла увидеть напавшего, чтобы позже его опознать) и крепко держал. Плечи пронзило болью.
— Думаешь, ты такая умная? Выскакиваешь тут со своими ответами, — прорычал он, брызгая слюной мне на щеку. — Тебе вообще не место в нашем классе. Это запрещено законом.
Он еще раз ткнул меня лицом в стену напоследок и убежал.
Я застыла на месте и так и стояла, прижавшись к стене, пока не услышала, что его шаги стихли. Только тут я обернулась, чувствуя, как меня колотит неукротимая дрожь. Я не рассчитывала, что соученики примут меня с распростертыми объятиями, но такого тоже не ожидала. Прислонившись к стене, я расплакалась, хотя и обещала себе никогда не плакать в школе. Вытирая со щек слезы и чужую слюну, я поняла: мне остается только спрятать подальше свой ум и помалкивать. Иначе я рискую потерять все.
Укоряющий голос Вебера прервал мои неприятные воспоминания:
— Так-так! Я весьма разочарован тем, что никто из вас не поднял руку. Вся моя лекция подводила нас к этому вопросу. Неужели никто не знает ответа?
Вспомнив свой разговор с Элен месяц назад, я решила, что не дам прошлому парализовать меня. Я набрала в грудь воздуха и подняла руку. Вебер сошел с кафедры и направился ко мне. Какому же унижению он меня подвергнет, если я ошибусь? И как поведут себя мои соученики, если я окажусь права?