Тоже Эйнштейн

Бенедикт Мари

Я смотрела, как он мучается. Это был единственный доступный мне бунт против его постоянно растущего раздражения, выливающегося на меня.

Альберт все больше хмурился, я все глубже уходила в себя и делалась еще мрачнее. Только Элен я могла признаться, что моя жизнь проходит в черном тумане, и рассказать, что, когда Альберт стал знаменитым физиком и важным членом научного сообщества, мы с мальчиками отошли для него на второй план.

Посуда после дня рождения была вымыта, кухня убрана, инструменты и ноты приготовлены, и у меня оставалось еще около

часа, чтобы разобрать кипы бумаг в столовой перед тем, как идти к Гурвицам. Неаккуратный, по обыкновению, Альберт оставил на обеденном столе бумаги после работы с Марселем. Про себя я, хоть и приняла свою роль «хаусфрау», все же ворчала, что мне приходится исполнять обязанности его горничной. Как же так вышло, как моя жизнь превратилась вот в это?

Поверх записей, оставленных Марселем, валялся целый ворох писем с поздравлениями и пожеланиями ко дню рождения. Коллеги, вроде Отто Штерна, старые друзья, вроде Микеле Бессо, сестра Альберта Майя, его мать Паулина, даже кузина Эльза — все они вспомнили о дне рождения знаменитого профессора. А вот о моем — никогда. О моем даже сам Альберт не помнил.

Мне стало любопытно, что это за кузина Эльза, у которой он останавливался в Берлине в пасхальные каникулы в прошлом году, вместо того чтобы вернуться домой и праздновать вместе с нами.

Дорогой Альберт.

Пожалуйста, не обижайся на меня за то, что я нарушила наше условленное молчание и решилась поздравить тебя с днем рождения. Каждый день я вспоминаю нашу поездку на Ванзе на прошлую Пасху и твои слова любви. Чего бы я только не отдала, чтобы вновь пережить наши дни на Ванзе! Но раз уж я не могу заполучить тебя, поскольку ты женат, не можешь ли ты поделиться со мной хотя бы своей наукой? Можешь порекомендовать книгу по теории относительности, подходящую для дилетанта? И не мог бы ты прислать свою фотографию лично для меня?

Остаюсь твоя преданная Эльза.

Пошатнувшись, я опустилась на стул в столовой. Я снова будто ушла с головой под воду, как в тот раз, когда читала письма с непристойными намеками от Анны Мейер-Шмид. Но теперь вместе с этим ощущением пришел ужас. Это ведь уже не просто мысли об измене. Это уже состоявшаяся измена. У меня не было никакой возможности ее предотвратить.

Я вновь перечитала эти отвратительные слова, молясь, чтобы я просто превратно их истолковала. Слишком близко приняла все к сердцу. Но ошибки быть не могло. Альберт и Эльза признавались друг другу в любви.

Я заплакала. Последний клочок надежды — на то, что Альберт даже если больше не будет моим партнером в науке, то все-таки остается моим мужем, — растаял у меня на глазах. Он любит другую.

В комнату вошел Альберт.

— Что случилось, Милева?

Милева — так он теперь всегда меня называл. Никакой больше Долли. И даже Мицы.

Не решаясь заговорить, я молча встала. Мне отчаянно хотелось уйти из дома. Неважно,

что обледенелые улицы опасны, особенно с моей хромотой. Неважно, что день морозный, а я без пальто. Мне нужно было бежать отсюда.

Но выйти из комнаты можно было только мимо Альберта. Я задела его рукав, и он схватил меня за руку.

— Я задал тебе вопрос, Милева. Что случилось?

Я протянула ему письмо и пошла прочь. На улицу, в кафе, куда угодно, лишь бы не оставаться в этой квартире. Он перехватил меня.

— Куда это ты собралась?

— Мне нужно уйти отсюда. От тебя.

— Почему?

Я взглянула на письмо в его руке, без слов предлагая ему прочесть.

Продолжая удерживать меня одной рукой, он быстро пробежал письмо глазами.

— Так ты все знаешь?

Он вздохнул чуть ли не с облегчением.

Как он смеет вздыхать с облегчением?

Во мне что-то оборвалось.

— Как ты мог! После Анны, после всех твоих обещаний в долине Энгадин — как ты мог снова изменить мне! Да еще с собственной кузиной!

— Ты сама меня до этого довела, Милева. Своим вечно недовольным видом и мрачным настроением. Когда я был в Берлине на пасхальных каникулах в прошлом году, мог ли я не увлечься беззаботностью Эльзы?

Берлин. Пасха. Эльза. Его поведение, еще более бессердечное, чем всегда. Все стало ясно.

Я стала кричать и вырываться. Придвинувшись ближе, он обхватил меня за плечи и пробормотал:

— Не устраивай сцен перед мальчиками.

Я пыталась вырваться из его рук и броситься к двери, но он держал меня крепко. Я все же вывернулась и оттолкнула его. Он снова схватил меня, и я отбросила его руки.

Наши руки так и мелькали в воздухе, пока я не почувствовала, как его ладонь с силой отпечаталась на моем лице. Пощечина. Случайная или намеренная, я не знала. Я не могла думать ни о чем, кроме боли.

Я опустилась на колени, закрыв лицо руками. Боль была почти такой же сильной, как при родах, разрывавших мое тело. Жгло так, что я едва могла дышать, не говоря уже о том, чтобы всхлипнуть. По щекам потекли теплые струйки. Я посмотрела на свои ладони. Они были темно-красными от моей крови.

По коридору прошлепали две пары маленьких ножек.

— Что случилось, мама? — закричал Ханс Альберт. В его голосе звучали страх и тревога.

— Все в порядке, мальчики. С мамой все будет хорошо, — ответила я, поспешно закрыв лицо руками. Мальчики наверняка впали бы в истерику, если бы увидели, что у меня все лицо в крови.

Тет хныкнул:

— Маме больно, — и заковылял ко мне.

Мне не хотелось, чтобы мальчики видели, что сделал Альберт, поэтому я встала и сказала:

— Нет-нет. С мамой все хорошо, просто… просто… зуб сильно разболелся. Я прилягу у себя в спальне, пока он не пройдет, хорошо?

Уже из коридора я услышала, как Альберт говорит мальчикам:

— Давайте-ка напишем записочку Гурвицам — объясним, что не можем прийти сегодня на концерт, потому что у мамы болит зуб. А потом мы съедим еще немного торта, ладно?