Тоже Эйнштейн
Шрифт:
— Милева, я хочу, чтобы у нас все наладилось. Меня пригласили читать лекции по фотохимии и термодинамике во Французском физическом обществе, и Мария Кюри пригласила нас пожить в ее доме в Париже, пока мы будем там. Я знаю, ты хотела с ней познакомиться, и мы никогда не были в Париже. Поедешь со мной?
Я смотрела в лицо Альберта, но не видела его. В голове мелькали виды Парижа и фотографии Марии Кюри. Я давно восхищалась знаменитой ученой, удостоенной Нобелевских премий в 1903 и 1911 годах — по физике и химии.
Я не знала, что делать, но решилась согласиться на эту поездку. Но исключительно ради своих целей. Не ради Альберта.
Глава
Я всегда считала Цюрих центром всего академического и утонченного. Конечно, по сравнению с Нови-Садом, Качем, Прагой и даже Берном это так и было. Однако, идя по сияющим улицам Парижа под руку с Альбертом, рядом с мадам Кюри, когда мы отправились на ужин в компании ее дочерей и нескольких родственников-мужчин в качестве сопровождения, я поняла, что Цюрих по сравнению с изысканной французской столицей — провинция.
После неспешной прогулки по Венсенскому лесу — огромному, тщательно ухоженному парку на берегу Сены — Альберт спросил, почему он почти пуст. Мадам Кюри объяснила:
— Мне говорили, что последняя мода велит прогуливаться по парку только с трех до пяти часов. Сейчас уже больше. Приношу свои извинения, если вы надеялись полюбоваться на последние парижские фасоны.
— Мы никогда не заботились о моде, верно, Милева? А вы, мадам Кюри?
Из уст серьезной мадам Кюри неожиданно вырвался смешок.
— О моде? Боже мой, Альберт, никто никогда не обвинил бы меня в этом. Совсем напротив. И сколько раз я просила вас называть меня Мари?
Ее смех меня удивил, но ее ответ — нисколько. Было очевидно, что о моде она думает меньше всего. Вьющиеся, кое-как причесанные седые волосы и простое платье из черной тисненой материи придавали мадам Кюри такой суровый вид, что мне было даже как-то не по себе. Она выглядела типичной славянкой, особенно на фоне парижского стиля.
Мы вышли на один из широких нарядных бульваров, которыми по праву славился Париж. Когда мы шагали по тротуару, окаймленному высокими подстриженными деревьями, я вдруг почувствовала, как земля загудела под ногами. Я встревоженно взглянула на Альберта, но не успела спросить, откуда эта вибрация — мадам Кюри сказала:
— Это наша подземная электрическая железная дорога, так называемый метрополитен, или метро. Она перевозит пассажиров из одного конца города в другой — и обратно, если угодно, — по кольцу длиной в восемь миль.
Стоило мадам Кюри упомянуть об электричестве, как у них с Альбертом завязался разговор об этой таинственной силе, и Альберт стал рассказывать, как его семья пыталась организовать электротехнический бизнес. Мадам Кюри смеялась над пространным описанием неудач его семьи, и я видела, что Альберт нравится ей не только своим интеллектом, но и непринужденной манерой держаться. Я подумала, что эта очаровательная легкость должна быть приятна ей как передышка от обычного серьезного, формального тона, каким принято обращаться к лауреату Нобелевской премии. Видя мужа таким — излучающим непобедимое обаяние, которое он умел включать и выключать когда хотел, — я вспоминала Альберта моей юности. Того, каким он наедине со мной уже никогда не бывал.
Лицо мадам Кюри так и светилось во время этой оживленной научной беседы. В эти минуты я видела ту юную Марию Склодовскую, которой она была когда-то, — польскую студентку, стремившуюся преуспеть в тех дисциплинах, которые предназначались исключительно для юношей. Такую, какой была когда-то и я сама.
Пока они разговаривали, я думала, что Альберт, по своему нынешнему обыкновению,
Мадам Кюри взглянула на меня и спросила:
— А вы что думаете о внутреннем строении атомов, о котором говорил Эрнест Резерфорд на Сольвеевской конференции, мадам Эйнштейн?
Неужели мадам Кюри действительно хочет знать мое мнение? Я запаниковала: я не слишком внимательно следила за их разговором.
— Прошу прощения?
— Гипотеза месье Резерфорда, основанная на его экспериментах с радиоактивностью, так называемыми альфа-лучами, о том, что атомы почти полностью пусты, не считая крошечных ядер в центре и вращающихся вокруг электронов. Есть у вас какие-нибудь соображения на этот счет?
Когда-то мы с Альбертом непременно обсудили бы идею Резерфорда и пришли к собственным выводам. Но не теперь. Теперь этот вопрос застал меня врасплох. Заикаясь, я ответила:
— Я не имела чести слышать его доклад на конференции.
— Я понимаю. Однако ваш муж наверняка рассказывал вам о теориях месье Резерфорда. Кроме того, после конференции месье Резерфорд развил эту теорию в своих работах, которые вы, полагаю, читали. Многие не принимают его всерьез, однако я пока воздерживаюсь от каких-либо суждений. А у вас сложилось какое-то мнение об этом?
Я перебрала в уме те крупицы информации об идеях Резерфорда, которые мне удалось почерпнуть от Альберта или из его прочитанных по диагонали работ, и сказала:
— Я думала о том, нельзя ли идею Альберта, что свет состоит из квантов, применить не только к свету, но и к структуре материи. Это могло бы подкрепить представление месье Резерфорда о строении атомов.
Мадам Кюри какое-то время молчала, а Альберт смотрел на меня в ужасе. Наверное, я сказала что-то страшно глупое? Или мне вовсе не стоило отвечать? Мне было все равно, что думает Альберт, но очень важно, что думает мадам Кюри.
Наконец она заговорила:
— Хорошо сказано, мадам Эйнштейн. С такой точки зрения я на это не смотрела. Это революционная идея, но я склонна с ней согласиться. А вы, Альберт? Это наверняка было бы интересно связать с вашими теориями и тем самым развить их.
Смущение на лице Альберта сменилось гордостью. Но меня уже не волновала его оценка моего интеллекта. Я беседовала с мадам Кюри и отстояла свою точку зрения. Это было мое сокровище.
На следующее утро мадам Кюри и я сидели под зелеными ветвями конского каштана в саду возле ее квартиры на улице Глясьер, держа на коленях чашки чая. Альберт ушел читать лекцию, и мы с мадам Кюри впервые остались вдвоем. Хотя накануне я не без успеха участвовала в разговоре, при мысли о приватной беседе с легендой науки ладони у меня так вспотели, что чашка едва не выскользнула из рук. Какую тему затронуть в разговоре с этой удивительной женщиной? Я читала ее последнюю статью о полонии, но уже так отстала от современной науки, что боялась заводить об этом речь. А химия, в которой ее заслуги недавно были отмечены, никогда не была моей сферой. Если не считать благожелательного обмена мнениями об идеях Резерфорда по дороге на ужин в «Tour d’Argent», старейший и один из лучших ресторанов Парижа, мы до сих пор почти не разговаривали.