Традиции свободы и собственности в России
Шрифт:
Между тем, идея нашего душевного родства с Востоком, как и домыслы о «цивилизационном мосте» ни на чем не основаны. Исторически Европа общалась с Востоком напрямую — со времен греко-персидских войн, походов Александра Македонского и т.д. Потом Восток сам пришел на Запад в виде арабского завоевания Испании, Португалии и Сицилии. Потом были крестовые походы, христианское Иерусалимское королевство, португальские плавания в Индию, европейская колонизация Азии и т.д. Русь-Россия имеет свою, совершенно отдельную историю отношений, связей, обменов, торговли и войн с Востоком. Уже с конца XVII века начинается русско-европейское соперничество в странах Азии. Соперничество нарастало 150 с лишним лет и, в конце концов, привело к Крымской
Запад с Востоком продолжают свои отношения напрямую — сегодня главное в них то, что Восток постепенно заполняет города Запада своими уроженцами.
Откуда же берутся рассуждения об «историческом мосте»? Причин две. Первая из них та, что в состав России, начиная с 1552 года, вошло немало мусульманских народов, и для них Россия долго была мостом к западной культуре. Некоторые из этих народов сегодня строят свои самостоятельные государства, но названная функция России в значительной мере сохраняется, т.к. тамошние элиты попрежнему русскоязычны. У нас с этими странами на все обозримое будущее останутся особые отношения.
Вторая причина — воспоминания о том, как на протяжении ХХ века Россия (в основном, в обличье СССР) брала на себя защиту либо представительство интересов тех или иных стран Востока — Монголии (начиная с 1911 года), Афганистана (с 1918-го), Турции (в 1919-23 гг.), Китая (в 1949-1963), Индии (с 1954 года до конца 70-х), арабских стран (особенно во время Суэцкого кризиса в 1956 году и затем в 1967 и 1973 годах), Вьетнама, Лаоса; т.е. действительно стала выполнять функции если не объединяющего (скорее уж разъединяющего) центра, то, во всяком случае, посредника и опекуна.
Лишь поняв, что Россия никогда не была «объединяющим центром» (да пожалуй и «местом встречи культур»), мы согласимся, что вплоть до Алексея Михайловича у нее не мог возникнуть соблазн изменять свое общественное устройство по западному или восточному образцу14.
Да и как мог возникнуть соблазн? Когда Византия XV века посчитала, что турецкое рабство лучше соединения с Римом, Русь осталась без идейного авторитета. То есть, авторитет не исчез совсем, но был сильно подорван. В Москве то вспыхивали, то затухали подозрения: а такие ли уж православные теперь эти греки? Живут под басурманом, вступили во Флорентийскую унию с католиками. Потом, правда, унию расторгли, но как-то не до конца. Зато целых двести лет, до Никона, никто у нас не сомневался, что мы превосходим все другие народы. Ведь католики — еретики, другие православные — под туркам или под католиками; прочие же народы — и вовсе басурмане. (И вдруг — нате: книги у нас неправильные, персты складываем не так, даже имя Сына Божия произносим неверно. Никон нанес страшный удар по русскому мироощущению. Тем более страшный, что это мироощущение во многом базировалось на Псалтири, не зря она источник многих пословиц.)
Все эти двести лет крепло следующее убеждение: поскольку московский великий князь — единственный во всей вселенной православный царь, это значит, что вся вселенная — подлинная, не пораженная беззаконием (очень интересное слово для обозначения всего нечестивого и иноверного) — находится в пределах московского царства. Всё, что за его пределами — гноище нечестивых.
То есть, Русь, Святая Русь — выше всех. А раз она выше всех, на какой образец общественного и церковного устройства ей равняться? Только на Царство Божье. Да вот беда: едва ли в Царстве Божьем есть такие учреждения как Дума, волости, губы, пятины, слободы, «сотни». Рационалистическое мышление всегда склонялось к утверждениям, что Россия на лишние четверть тысячелетия (между падением Константинополя в 1453 году и концом XVII века) засиделась в Средневековье, что она самодовольно варилась в собственном
Разумеется, Русь с древних времен очень много восприняла из внешнего мира. Огромно духовное и всякое иное влияние Византии (а придворные церемонии были просто скопированы с византийских по настоянию Зои Палеолог), что-то приходило и усваивалось из Северной Европы и из Польши, особенно в материальной сфере, башни Кремля строили итальянские зодчие, Золотая Орда внедрила конно-почтовые станции и систему сбора налогов, несомненны восточные влияния на Русь (даже свои высокие шапки русские бояре переняли от хорезмийцев) — все это общеизвестно. Но науке не ведом ни один источник внешнего воздействия на становление выборного представительства и демократических традиций в допетровской Руси. Они — плод ее саморазвития, вполне равноценного другим известным моделям демократической эволюции.
Это саморазвитие — один из самых недооцененных и малоизученных аспектов отечественной истории. Неспроста его избегали и либеральные, и коммунистические историки. В XVIII веке началось бурное подражание Европе, шедшее рука об руку с уничтожением старинных представительных учреждений. Однако в сознании национально мыслящих деятелей память об этих учреждениях была жива. М.М. Сперанский, готовя в первые годы ХIХ века свой план государственных преобразований, предусмотрел создание двухпалатного законодательного органа из Государственного Совета и Государственной Думы. Нет сомнений относительно того, откуда он взял слово «Дума».
Государственный совет был торжественно открыт 1 января 1810 года (сменив Непременный совет, учрежденный в 1801 году). Государственная Дума, а также окружные и губернские думы должны были быть провозглашены 1 мая, избраны в течение лета и собраны 1 сентября 1810 года. В выборах надлежало участвовать, кроме дворянства, «среднему состоянию» (купцам, мещанам, государственным крестьянам). «Низшие» (крепостные, мастеровые, слуги) пока получали гражданские права без политических, однако предполагалось постепенное, осторожное освобождение крепостных. Но… 1 мая ничего не произошло. Говорили о мощных интригах против проектов Сперанского, о том, что проект Думы отложен на два года.
Среди целой когорты лиц, интриговавших против проектов Сперанского (включая проект постепенного освобождения крестьян) был беглец из революционной Франции Жозеф де Местр. Живя в 1802-1814 гг в Петербурге, формально в должности сардинского посланника, он оказал приютившей его стране услугу не совсем того рода, какую, согласно логике наших западников, должен был ей оказать просвещенный и приятный во всех отношениях европеец. Де Местр, похоже, любил Россию и желал ей добра. Но для него не было ничего страшнее демократии и разделения властей. А интриговать ему было легко — он слыл интеллектуальной звездой Европы, с ним любил беседовать сам император Александр I, к нему прислушивался министр просвещения Разумовский. Сперанский в 1812 году был отставлен, а проект Государственной Думы на 93 года положен под сукно. В этом есть и заслуга европейца де Местра.
Замысел законодательного собрания, именуемого Думой, занимал важное место и в планах декабристов, много раздумывавших о том, как они обустроят Россию после своей победы. «Русская правда» Павла Пестеля предусматривала, что органами народного представительства в России станут Державная Дума и Верховный Собор. В проекте конституции Никиты Муравьева фигурировали Верховная Дума и Палата Представителей.
В своем движении к конституционализму и правовому государству Россия совершила в XIX веке значительный рывок сразу по ряду направлений. Это далеко зашедшее преодоление цензуры, без чего была бы невозможна великая русская литература XIX века и фактически свободная печать. Это крестьянская реформа, университетская реформа, военная реформа, городовая реформа, судебная реформа.