Трагедия капитана Лигова
Шрифт:
— Не хотел идти к вам. Чего-то боится.
Дайльтон усмехнулся. Вовремя удрал Пуэйль из Японии. Его счастье, что сообразил, а то бы давно и праха не осталось. Где же болтался эти годы Пуэйль? Впрочем, все равно. А сейчас он появился весьма кстати. Дайльтон спросил:
— Где же Пуэйль?
— Там! Я его привел. — Рюд через плечо показал большим пальцем на виллу.
Дайльтон хлопнул в ладоши. Появился слуга, и президент приказал пригласить Пуэйля. Он с интересом смотрел на террасу, и когда на ней появился сухощавый человек в кремовом легком костюме
— Пуэйль, Фердинандо! Старый друг!
Он с улыбкой протягивал руку пожилому человеку: Со смуглого лица Пуэйля настороженно смотрели продолговатые темные глаза. Они не утратили своего маслянистого блеска. Тонкая полоска усов по-прежнему чернела над верхней губой. Дайльтон с удовольствием заметил в усах испанца седины. Лицо Пуэйля несколько обрюзгло, но вид у него был неплохой.
— Да ты отлично выглядишь, старина, — дружески продолжал Дайльтон. — Давай твою руку!
Он крепко пожал руку испанцу и, не выпуская ее, повел Пуэйля к столику:
— Рад, очень рад тебя видеть. За встречу! — Он налил бокалы и один протянул Пуэйлю.
Все еще не доверяя гостеприимному тону Дайльтона, Пуэйль повторил:
— За встречу! — и выпил свой бокал.
«Видно, я нужен для чего-то Дайльтону», — подумал Пуэйль. Эта мысль приходила к нему все чаще с тех пор, как он встретился с Рюдом в таверне «Черный парус». Яльмар сказал, что Дайльтон хотел видеть Пуэйля. «Не для того же позвал меня, чтобы тут прикончить». Испанец успокоился.
— Яльмар! — обратился с улыбкой Дайльтон к Рюду. — Прошу тебя поднять с нами бокал и больше я не хочу тебя задерживать, раз ты так спешишь.
Яльмар обиделся. Дайльтон его выставлял..
— Да, да, — закивал он. — Я очень спешу. Вы уж извините. — Он торопливо выпил вино, выбрал сигару и откланялся.
— Стареет. Скоро на прикол станет, — пренебрежительно кивнул ему вслед Дайльтон, давая понять Пуэйлю, что держится с ним доверительно. — Ну, рассказывай, где был, где пропадал. Ты так неожиданно уехал.
«Сбежал от твоих убийц», — мысленно ответил Пуэйль, но улыбнулся и сказал:
— Был во многих гаванях, много миль прошел. И решил тут, на Гавайях, закончить свое плавание.
— А не рано ли тебе паруса убирать? — Дайльтон понял, что Пуэйль не хочет рассказывать о себе, о том, где был. Да это и не интересовало президента. Ему было достаточно, что Пуэйль нигде ничего о нем и его делах не болтал. Вот почему Дайльтон сейчас прямо сказал:
— Ты, Фердинандо, можешь быть нем, как мертвый кит. Поэтому я хочу, чтобы наша дружба продолжалась.
Авантюрист неторопливо поднял глаза от бокала и, встретившись взглядом с Дайльтоном, ответил:
— При хорошей погоде могу выйти в рейс! Порт назначения?
— Хотя бы Норвегия, — полувопросительно сказал Дайльтон.
— При попутном ветре туда можно быстро дойти! — Пуэйль уже чувствовал, что встреча, которой он опасался, сулит доход.
— Золотом ветре! — засмеялся президент и поднял бокал. — Готовься выбирать якорь!
Они чокнулись.
Они выпили. Затягиваясь сигарой, Дайльтон уже тоном приказа заговорил:
— Поедешь в Тенсберг…
Прикрываясь варежками от колкого снега, бьющего в лицо, Клементьев и Северов шли по берегу бухты Гайдамачик. Пурга налетела внезапно. Еще утром с мутно-белесого неба ярко светило солнце, а после полудня с севера из-за дальних сопок потянул холодный ветер, и вдруг обрушилась пурга. Снег летел со всех сторон, смерчами крутился в воздухе, бил в лицо. В бухточке за пеленой снега едва виднелся силуэт китобойца. Северов остановился у крайнего сарая на косе, и прижался к деревянной стене. Здесь, в затишье, можно было перевести дыхание. Он снял варежку, обтер красное лицо, соскреб с бровей уже успевший обратиться в ледяную корку налипший снег. Его примеру последовал и Клементьев.
— Ну и погодка! — прокричал он, наклоняясь к Северову. — Зима разъярилась!
— Надолго задуло, — закивал тот и, протянув руку вперед, указал через бухточку на западный берег. — Но завод наш не снесет!
Клементьев вгляделся в мечущуюся снежную муть и усмехнулся: «Завод. Как это громко звучит, а на деле…» Но он был доволен. Друзья только что закончили осмотр построек. Северов превзошел все ожидания Георгия Георгиевича. Он так умело взялся за строительство, что сараи и длинный барак на западном берегу, в котором к весне сложат печи и установят салотопенные котлы, выросли, как по волшебству. Два месяца назад здесь был пустынный дикий берег, а сейчас тут люди…
— Идемте к бондарям! — стараясь пересилить вой пурги, закричал Северов и, глубже натянув на глаза шапку, двинулся вдоль стены сарая. Едва они достигли угла, как на них набросился новый порыв ветра. Нагнувшись, моряки медленно шли вперед. Северов первым достиг двери, рванул ее, пропустил Клементьева и быстро вошел следом. Дверь под напором ветра с треском захлопнулась, и моряки оказались в тишине и тепле. Клементьев огляделся. Около печки, сложенной из валунов, сидело несколько человек. При виде Клементьева и Северова они встали. Вперед выступил низкорослый мужик в рваном овчинном полушубке.
— Здравия желаем, ваше благородие, — сказал он почти весело. — Завыла, седая. Эх, расходилась!
У говорившего были очень редкие светлые брови над маленькими глазами и такие же редкие усы, которые обегали рот и переходили в тощую бороденку. Над влажными губами выдавался большой нос.
— Здравствуй, Устин Григорьевич. — Северов протянул ему руку.
Тот осторожно ее пожал, смотря на Клементьева, отряхивавшегося от снега. Пурпуровый свет, падавший из открытой печи, придавал всему нереальную окраску. Лицо Устина Григорьевича поражало неподвижностью. И только живые, умные глаза делали его мудрым. Клементьеву казалось, что человек в полушубке ведет какой-то оживленный, но молчаливый разговор. Разговор очень важный и серьезный.