Трагедия казачества. Война и судьбы-4
Шрифт:
Капитан казался искренним, но я все-таки думаю, что он обманывал самого себя. Положение советских военнопленных было хуже условий существования английских, американских и французских товарищей по несчастью. Последние пребывали под защитой международных конвенций, их достигала помощь Международного Красного Креста, а французы до освобождения Франции союзниками могли, как мне рассказывали, получать на дому продовольственные посылки. Тем не менее, в 1944 году умереть с голоду в лагере военнопленных уже было нельзя.
Самым естественным и логическим решением для советского патриота в таких обстоятельствах было выжидать предстоящего освобождения советской армией
Но в том-то и дело, что капитан в глубине души не желал победы Советского Союза. Он, как и большинство из нас, надеялся на чудо, рассчитывая на победу сил национальной, народной России. Эта Россия парадоксально была по эту сторону фронта. Он мог этого до конца не продумать и не осознать. Отсюда его сомнения и колебания. И все-таки он пришел к нам: подлинный «сын трудового народа» не мог чувствовать себя насмерть связанным присягой верности антинародной власти.
Помимо казаков, прибывавших в лагерь группами, известный процент приезжал в индивидуальном порядке, как, например Ивченко, из различных немецких военных частей и гражданских учреждений. Здесь я хочу упомянуть еще двоих, которых сохранила моя память.
Первый из них — Борис Кантемир, прибывший к нам в сопровождении спутника в штатском. Среднего роста, крепко сбитый в неопределенной форме цвета хаки, как у персонала строителей Организации Торт или Корпуса шоферов НСКК (National-Sozialistischs Kraftzhrer Korps), Кантимир производил впечатление загадочного человека. Не то чтобы он был неразговорчив и замкнут. Пожалуй, наоборот. Но он никогда не распространялся на тему своих занятий во время войны в Красной Армии или у немцев. Правда, он рассказывал интересные вещи о своей службе перед войной на таможне на советско-иранской границе. Так, например, я узнал, что одной из задач таможенников было не допускать утечки бумажных советских денег за границу. Бумажные деньги, не имевшие в Советском Союзе реальной ценности и на которые все равно ничего нельзя было купить из-за хронической нехватки товаров, выйдя за пределы страны, оказались ценной валютой. Советские финансовые инстанции должны были возмещать их стоимость по золотому курсу.
Из этих рассказов я смог сделать и другой вывод: Кантемир служил в пограничных войсках НКВД, мог иметь отношение к разведке. У нас он числился в чине есаула. Значит, там он имел звание не меньше капитана.
О своих планах он никогда не говорил. Намекал, однако, что он приехал с особым проектом, который хочет представить на рассмотрение генерала Шкуро. Действительно, многие дни он проводил в штабе Казачьего Резерва на Курфюрстендамм.
Имя и фамилия другого добровольца, присоединившегося к нам в индивидуальном порядке, изгладились из моей памяти, но его историю я не забыл. Старший лейтенант советских ВВС, он в качестве пилота в эскадрилье бомбардировщиков принимал участие в военных действиях в первые месяцы войны. Осенью на военном аэродроме в районе Мелитополя он был взят в плен немцами. Немцы не держали его долго в плену, и он обосновался в Днепропетровске.
Время было нелегкое. В городах с продуктами было туго. Горожане отправлялись в деревни менять вещи на продукты. Вероятно весной или летом 1942 года, во время одного из таких походов за продовольствием, в лесу он нарвался на партизан. Опасаясь, что он их выдаст, партизаны хотели его застрелить. Услышав от него, однако, что он был командиром в авиации (при этом он предложил им свои услуги), они пощадили его и поручили ему передать записку их сообщникам в Днепропетровске.
С
Он не был там единственным иностранцем. Среди летчиков-испытателей было несколько англичан из военнопленных. Немцы считались с возможностью, что пилоты из враждебных стран, хотя и дали согласие на сотрудничество с ними, могли увести машины через Альпы на территорию под контролем союзников или просто посадить ее в нейтральной Швейцарии. Перед каждым испытательным вылетом немцы прикрепляли к крылу самолета ящик. В ящике, по их словам, было взрывательное приспособление, которое придет в действие в случае, если самолет удалится на более чем дозволенное расстояние. Вопреки предупреждению два летчика-англичанина не возвратились на аэродром.
Мой рассказчик не был включен в состав германских ВВС, не считался военным и ходил в штатском. Несмотря на относительную обеспеченность и благоприятные условия существования, его образ жизни стал тяготить его. Он воспользовался призывом генерала Шкуро и перешел к нам. Не знаю, почему, но все-таки мы друг с другом не сошлись. Он получил назначение в дивизию генерала Паннвица. В кавалерийской дивизии не нашлось применения летчику, и его перевели в распоряжение генерала Мальцева, командующего Военно-воздушными Силами КОНР. Больше мы о нем ничего не слыхали.
Скоро после его отъезда на его имя пришло письмо. Адресом отправителя значился остовский лагерь. Так как мы не располагали номерами полевой почты частей, в которые, в конце концов, определялись казаки, у меня не было возможности послать пришедшее ему вслед письмо. Из любопытства я распечатал письмо и прочитал его. Оно было написано женщиной, которая любила. Она отвечала на письмо, посланное им ей незадолго до отправки на Балканы. Я дошел до конца письма, и он врезался навсегда в мою память.
«Почему ты уехал, ничего не сказав мне? Если ты уехал, чтобы бросить меня, ты — подлец. Но если ты пошел сражаться за освобождение нашей многострадальной Родины, ты должен был прийти и сказать мне. Я бы сама благословила тебя на подвиг».
Я принципиально не открываю чужих писем. Но в этом случае я никогда не упрекнул себя в неблаговидном поступке. До самого конца войны слова незнакомой молодой женщины поддерживали во мне веру в правоту нашего дела. Я знал, что, готовясь к последнему решительному броску на врага, поработившего нашу страну и наш народ, мы не были одни. Нас благословляли оставшиеся в немецких рабочих лагерях наши матери и сестры. Мы также боролись за них.
Непредвиденно для нас с наибольшими трудностями мы столкнулись при попытке привлечь к нам рабочих из остовских лагерей. Казалось, немецкие власти должны были бы содействовать желанию восточных рабочих сплотиться, как пелось в казачьей строевой песне того времени, «под свободные знамена добровольческих полков», когда петли фронтов все теснее сжимали Германию, и отпускать их с места гражданской работы.
На самом деле все было иначе. Германская промышленность переживала острую нехватку рабочих рук. Руководители предприятий упорно сопротивлялись попыткам военных кругов использовать человеческие ресурсы предприятий для военных нужд. В большинстве случаев военные инстанции уступали экономическим доводам руководителей промышленности, и скоро мы на собственном опыте осознали границы наших возможностей. Приведу здесь только один, самый характерный эпизод.