Трагедия казачества. Война и судьбы-4
Шрифт:
Дыхание иного волшебного мира овеяло Галю в консерватории. Она шла по коридорам, а из открытых дверей классных комнат доносились переливы игры на рояле или зовущий звук скрипки. По ее словам, она почувствовала себя в храме искусства, в стенах которого война утратила свою разрушительную власть. Ей страстно захотелось остаться в нем.
С таким настроением она пришла в экзаменационную комнату. Ее уже ожидали трое профессоров, двое мужчин и женщина. Расспросив ее кратко о занятиях в консерватории в Харькове, они попросили ее спеть им для пробы ее голоса. «Я спою вам украинские песни», — предложила Галя. Ее пение произвело фурор среди экзаменаторов, которые дали ее голосу самую высшую оценку: Галю приняли в оперную школу, что было выше консерватории.
Я слушал ее рассказ, тонул в ее глазах. Внутри меня звенела песня, ах, почему
«Чорні брови, каріі очі,
Темні як нічка, ясні як день.
Ой тіі очі, очі дівочі,
Деж ви навчились звадить людей?»
Последующие два месяца до моего отъезда в Италию я каждое воскресенье, если не наваливались непредвиденные служебные дела, исчезал из лагеря и устремлялся к Гале. К тому времени я обзавелся белой кубанкой с красным верхом и алым башлыком, картинно свисавшим с плеч моей шинели. Правда, Галя не одобряла смешения форм и родов войск — немецкой и казачьей, авиации и конницы. Усматривала в этом театральность и повод ко всяческим недоразумениям. В этом пункте я, однако, оказался непоколебим, и Галя уступила. Но недоразумение действительно произошло. Не исключено, что в результате его я мог послужить причиной возникновения легенды о появлении в городе существа нездешнего мира, наводящего по ночам страх на беззащитных женщин.
Однажды вечером, проводив Галю домой, я возвращался к себе в лагерь. Я еще недостаточно ориентировался в ее районе и на пути к станции метро запутался в незнакомой мне сети улиц. Я очутился в каком-то переулке, одна сторона которого представляла груды кирпича от разрушенных бомбами домов. Противоположная сторона его каким-то чудом уцелела. Ночная тьма лишь слегка смягчалась светом луны. Я не имел ни малейшего представления, куда мне идти. Наконец, я решил постучать в дверь ближайшего дома и попросить его жителей указать мне направление к станции метро. Я так и сделал и вскоре услышал приближающиеся к двери шаги. Дверь приоткрылась, и в узкой щели я различил двух женщин — одну пожилую, другую помоложе. Моя кубанка не встревожила их, но в тот момент, когда я произнес: «Скажите, пожалуйста, как мне пройти к…» — неожиданный порыв ветра взвихрил кверху крылья моего башлыка. В обманчивом лунном свете я, вероятно, представлял зловещую фигуру: кубанка могла показаться женщинам огромной седой шевелюрой, а крылья башлыка — крыльями сверхъестественного существа. Дверь мгновенно захлопнулась, я услышал стук каблуков, и до меня донесся истерический вопль: «Помогите!»
Поднимать панику среди жильцов дома не входило в мои расчеты, и я благоразумно скрылся в развалинах на противоположной стороне переулка. Но что же предпринимать дальше? Куда идти? На мое счастье я услышал четкий шаг кованых солдатских сапог. Я выступил из развалин и пошел навстречу шагам. Слава Богу! Так и есть! Передо мной из темноты возникла фигура армейского унтер-офицера. Ни моя кубанка, ни мой башлык не произвели на него никакого впечатления. Не такое приходилось видеть!
Я поднял в приветствии руку: «Камерад, как мне пройти к Савиньиплатц?» Унтер-офицер объяснил. Через полчаса я растянулся на своем спартанском ложе, сомкнул веки и с удовольствием отдался во власть богатырского сна. Воздушной тревоги в эту ночь не было.
Я не припоминаю, как реагировала Галя на мой рассказ об этом происшествии. Вероятно, подумала: «Конечно, я была права. Но переубеждать упрямых мужчин — бесполезное дело!»
А ведь те бедные женщины на всю жизнь могли сохранить убеждение, что к ним в дом пытался проникнуть демон. Чего доброго пошли к психиатру. Можно представить, чего он мог им наговорить.
В одно воскресенье Галя повела меня в украинскую церковь (вообще должен признаться, что моей поздней любовью к церковной службе я обязан женщинам). Галя сообщила мне, что настоятелем церкви был племянник Головного Атамана Украины С. Петлюры. Молящихся было много. Я был единственным военным и стоял, держа, как полагается по военному этикету, кубанку в левой руке на уровне груди. Мое внимание то сосредотачивалось на личной молитве, то я пытался следовать молитве священника, исходящей из алтаря, то мысли уходили в сторону. Я пытался установить возраст церкви. Если церковь старая, в ней мог побывать в 1920 году мой отец в краткий период его эмигрантской жизни в столице Германии. Это было, впрочем, не очень вероятно. Мой отец не отличался религиозностью. Ее основы заложила во мне мама.
Особая
В один из таких вечеров кто-то предложил заняться спиритическим сеансом. Возражений не было. С все еще свежим в памяти впечатлением от манипулируемой Мишей Потаповым «почты духов» во время сеанса со мной и Петей Богачевым, я вместе с другими участниками положил мою руку на блюдце. Организатор сеанса спросил меня, как почетного гостя, кого я хочу вызвать. «Отца!» — ответил я. И в этот момент у меня возник план поставить в тупик возможного манипулятора.
Дело в том, что я никому не говорил о местонахождении мамы. Не потому что я скрывал его, а оттого, что название города все равно никому ничего не говорило. Поэтому никто из присутствующих не мог манипулировать движения блюдца.
Тарелка задрожала. «Папа, это ты?» Стрелка тарелки остановилась на «Да». И вот тогда я и задал мой каверзный вопрос: «Папа, если это ты, скажи мне, где находится мама?»
Блюдечко стало медленно поворачиваться по кругу, и буквы сложились в слово — ЖЕМОНА. Как будто что-то вместе обожгло и оглушило меня. Такого ответа я не ожидал. Сомнение стало испаряться, и я уже в упор спросил: «Папа, кто убил тебя?» Ответ пришел в двух словах, кратких и хлестких, как пистолетные выстрелы. Все более теряя власть над бурлящими во мне чувствами, я задал последний вопрос: «Папа, отомщу ли я за тебя?» Ответ пришел исчерпывающе и призывно: «Отомстишь или сам погибнешь! Но я верю — ваше дело правое!»
Больше вопросов у меня не было, и не в состоянии сдерживать свои чувства, я воскликнул: «Папа, я всегда любил и всегда буду любить тебя!» И опять два пронизывающих все мое существо слова: «Детка моя!»
Нет, никто кроме моего отца и меня не мог знать этих слов. Мой отец был скуп на отцовскую ласку. Но раза два за всю мою мальчишескую жизнь в минуту особой нежности обратился он ко мне со словами «детка моя!»
Внутри меня бушевали волны. Я встал из-за стола и пересел на диван у стены. Я чувствовал себя так, как, вероятно, чувствовал себя Гамлет, когда с ним говорил дух предательски убитого отца.
Галины друзья, однако, не торопились отпускать интересного собеседника, и ему были заданы женщинами еще два вопроса. Первый: «Кого любит Галя?» Спрашиваемый проявил примерную сдержанность и деликатность и отказался от прямого ответа (стрелка на блюдце пошла между буквами). И, наконец, заключительный вопрос: «Кого любит Юра?» Ответ был исчерпывающ и точен: «Жизнь!»
Я думаю, что в этом ответе было выражено очень верное определение существенной черты моего характера не только тогда, но и во все последующие годы, несмотря на разочарования и испытания. Я имею ввиду острое ощущение красоты жизни. Разумеется, не в голливудском толковании развлекательных «шоу» и коммерческих реклам.