Трактирщик

Воронков Александр Владимирович

Сидели. Угощались широко, от всей души. Естественно, народ активно общался друг с другом, я же мотался, как белка в колесе. Что же, такова планида трактирщика...

Однако рано или поздно любая суета постепенно входит в упорядоченное русло и прекращается. Так что вскоре, возложив обязанности гарсона на ученика, я занял место за общим столом. Слово за слово, кружка за кружкой - празднование постепенно приобрело глобальные масштабы.

Что ни говори, а языковая практика - великое подспорье! За прошедшие с того момента, как я очутился в средневековой Богемии, месяцы, успехи мои в старочешском стали весьма заметны. Разумеется, акцент никуда не делся, но, по крайней мере, окружающие совершенно адекватно

воспринимают мою речь. Я же понимаю уже не только практически всё, что говорится, но уже вполне прилично осваиваю даже местные песни. Чем-то они напоминают наши казачьи старины...

То у родника то было у текучего, У синь-озера то было у глубокого, У лужочка-ка то было у зеленого, Под липушкой то было под кудрявою. Молодой кмет-вояк на роздыхе стал, На роздыхе стал, комоня годувал, Годувал комонечка, выглаживал, Всё выглаживал комонечка, выспрашивал: 'Что же ты, комонечек, дрожью дрожишь, Не весел стоишь, не радошный,- Аль ты чуешь, комонек, поруху мне?' Взговорил комонь человечески: – 'Аще мне, комонечку, быть иссечену, А тебе же, кмету-волоху, быть убитому'.

Что-то народ нынче в миноре. После говорящего коня плавно перешли к утопившейся княжне Либуше, злосчастной битве у Лигница, - как я понял, западнославянском аналоге разгрома наших дружин монголами на Калке, поголовной гибели чешско-польского хашара под Потсдамом ('Вчетверо германцев против наших, Здесь стояли мы в крови по бёдра...'). В конце концов дошло до того, что сам Его Преосвященство, достойный потомок Пястов, затянул минут на сорок с гаком некую 'Думу о погибели земли Славянской'... Думается, так бы оно и продолжалось, но у меня уже не выдержали нервы:

– Что вы стонете, люди? Легче вам станет в старых ранах ковыряться? Били нас? Били, и поделом! Деритесь, значит, как полагается, от души! Да не растопыренной пятернёй бей, а единым кулаком, да ещё кольчужную перчатку надень! Вот тогда толк будет! И когда этим кулаком повышибаем зубы и германским волчищам, и косоглазым коноедам - тогда и новые песни запоём! А слова этих песен уже сейчас нужно затвердить, как Символ Веры!

– Нет таких песен, и не будет уже!
– Зло огрызается Гонта.

– Ан будет! Мы, славяне, всегда жили на этой земле и будем жить вовеки!

Отбивая ритм по столу рукояткой ножа завожу по-чешски любимую песню брата Сашки:

– Хей, Словяне, йеште наша словянска реч жийе, покуд наше верне срдце про наш народ бийе. Жийе, жийе душ словянский, буде жить на веки. Хром а пекло, марне ваше, проти нам всё взтеки.

Примолкли разговоры за столом. Зашевелились недоумённо. Что вы хотите, граждане-товарищи: не бывало ещё в эти дикие времена ни ритмов таких, ни мелодий, не рифм. Вот народ и прибалдел малость в недоумении. Ну, и шут с ними! Мой трактир, что хочу - то и петь буду!

Гляди-ка, а наш-то цеховой батюшка, отец Пётр, ритм поймал, тоже кулаком по столу пристукивает. Хороший такой кулак, припечатает - зараз на вторую группу оформляйся...

–

Языка дар сверил нам Бух, Бух наш хромовладный, Несми нам хо теды вырвать на том свете жадны.

Отец Гржегож вперился в меня взглядом внимательным-внимательным, как 'особист' в дезертира: не то в штрафную 'закатать' удумал, не то - сразу до ближней стеночки прислонить, для экономии времени. Смотрит, смотрит... И ни с того ни с сего расплывается в такой приветливой улыбке, словно я его ближайший родственник. Ладно, где наша не пропадала!

– Мы стойиме стали певне, яко стены градне. Черна зем поглти того, кто одступи зрадне!..

Ого! Брат Теофил, 'секьюрити' аббата, от души хлопнул меня по плечу. Однако, силой бог бородача не обидел - ударь он кулаком, а не ладонью - ключицу точно б сломал!

– Славно! Славно! 'Языка дар Бог вручил нам, Бог наш, гормовержец: если кто захочет вырвать - на том свете будет!'

– Верно! Мы были - и пребудем вовеки!
– это уже мастер Гонта. Куда девался его скептицизм! Глаза блестят, лицо радостно-вдохновенное, как и у всех окружающих.

Народ повставал, подходят, хлопают по спине, плечам, весело шумят... Что ни говори, а искусство - великое дело: от прежнего 'похоронного настроения' у гостей ничего не осталось.

Отец Гржегож тоже поднялся с места, постоял в молчании, ожидая, когда уляжется шум:

– Дети мои! Прав мастер Белов, истина звучит в его песне, хоть и непривычной слуху нашему. Всевышний создал нас всех славянами - ляхов, чехов, моравов, лютичей, русов и иных. По мысли Его дана нам общая речь, выполняя Его волю заселили мы сию землю друг рядом с другом и не было во время оно силы, способной одолеть славянскую силу! Но в гордыне своей впали мы во грех, и отвернулся брат от брата, и принялись на уделы рвать данное Господом, рекоша: 'Се моё, а се - твоё', и отринули данный предкам завет: 'Славянин, помогай славянину'. И когда попущением Божиим явились вороги чёрные - то уделы эти пали во прах, каждый в одиночестве, яко сокол, окружённый стаей воронов. Лишь однажды попытались братья встать заедино у Лигница: ляхи с чехами, да малое число франков с германами - но не осталось в те поры уж прежней могуты их и сложили они главы свои.

И разлетелись враны чёрные по землям славянским, сели хозяевами на наши выи. Отбирают потом нажитое, издеваются над каждым христианином да бесчестят наших девушек. И покоя нет ни старому, ни малому.

Но приходит край Господнему наказанию: пора нам вновь, как прежде, собирать люд славянский в единый кулак, пора сокрушить псов-захребетников!

Готовьтесь, дети мои к грядущим справедливым дням Божьего отмщения! Каждый верный станет песчинкою во длани Всевышнего, коей заметёт Он сам след чёрных захапников! Пусть же каждый чех, кто умеет держать оружие, к делу Божьему изготовится, не умеющий - пусть научится! От доходов всех и от имущества пусть лепту каждый выделит серебра и запасов, для святой войны пригодных!

Поклянёмся же на кресте, - тут аббат повелительно протянул руку к висящему на стене распятию, - что положим все силы и кровь свою на сие дело великое!

 ВМЕСТО ЭПИЛОГА

– Погляди, Максим, первый снег пошёл!
– Жемчужноглазое чудо по имени Дашка влетело в трактир с улицы, расплёскивая воду из деревянных вёдер. Вот за что её люблю - так это за непосредственность восприятия мира. Впрочем, не только за это.