Трансцендентальный эгоизм. Ангстово-любовный роман
Шрифт:
Когда они сели на коврик у камина, Лидия вдруг снова огорошила мужа. Он чуть не уронил раскаленные каминные щипцы себе на ногу, услышав ее вопрос, заданный с ласковым лукавством:
– Васенька, а как бы ты отнесся к тому, что у нас будет ребенок?
– Ты беременна?..
Он так уставился на нее, что Лидия испугалась.
– Ты же недавно переживала эти дни, а с тех пор мы только раз были вместе, - медленно сказал Василий. – Как ты успела это понять?
Лидия покраснела и смешалась под взглядом мужа, буравившим ее
– Я… ничего не успела понять. Я просто так спросила, - прошептала она, стыдясь такой откровенности Василия. Он всегда был резче ее, не стесняясь обсуждать вслух самые интимные предметы.
Василий медленно перевел дыхание.
– Значит, ты… просто так спросила, - тихо сказал он. – Просто так!
– Ну да, - недоуменно ответила жена, не понимая, с чего он вдруг раскипятился. – Ты не хочешь ребенка?
– Я знаю, что это возможно, - глухо ответил он, уткнувшись лицом в ладони, а потом тут же отняв их. – Мы же никак не препятствуем этому. Но ты уж, пожалуйста, не говори о таких вещах в шутку.
Лидия неуверенно улыбнулась, и Василий улыбнулся в ответ.
“Слава богу, что ничего еще не случилось”, - почему-то подумал он.
***
– Петр Аполлонович, я считаю, что эта повесть достойна публикации, - твердо сказал Василий. Он отступил, сложив руки на груди, точно чтобы лучше представить издателю лежавшую на его широком столе скромную голубую тетрадь – вернее, тетрадь, сшитую из нескольких ученических тетрадей. Женин роман выглядел далеко не так представительно, как хотелось бы.
Седовласый Петр Аполлонович Букин смотрел на рукопись сквозь золотые очки своим знаменитым взглядом – как будто и на предмет, и выше этого предмета. Глядя на Букина, Василий особенно хорошо понимал, что такое “пре-зрение”.
– На каком основании? – спросил издатель. – Вы знаете, что план издательства на этот год заполнен.
Петр Аполлонович придвинул к себе тетрадь – с видом исследователя-натуралиста, берущегося за не слишком приятный биологический образец. Очки были сдвинуты на кончик носа, и Петр Аполлонович выглядел еще более близоруким.
– Нуте-с…
Выставив нижнюю челюсть, он проглядел первую страницу рукописи, затем наугад открыл ее в середине. Перелистнул. Потом закрыл и воззрился на своего редактора строго и укоризненно.
– Никакой оригинальности, - сказал он. – Никакой литературной ценности. Обыкновенная проба пера домашней хозяйки…
– Это девушка, - тихо сказал Василий, почему-то почувствовав стыд от такого признания.
Петр Аполлонович поморщился.
– Ну, значит, девичьи романические бредни, милостивый государь. Этой девице надо замуж, а не в издательство. Так и передайте ей, когда встретите. Вы ведь, кажется, знакомы?
Букин подозрительно смотрел на него поверх очков. Подслеповатая, но очень важная птица.
Василий глубоко вздохнул. В нем начинал клокотать гнев на Букина, уже вынесшего свое начальственное суждение, не
– Личная жизнь госпожи Прозоровой меня не касается, - сказал Василий, чуть не прибавив: “как не касается и вас”. – Автор этого романа увлек меня талантливой манерой изложения, в духе старых романтиков, и собственным оригинальным видением жи…
Букин досадливо крякнул. Его темя просвечивало под седыми волосами. В запавшем рту не хватало больше половины зубов.
– Идите, Морозов, и передайте госпоже Прозоровой мое суждение. И это тоже передайте, - владелец издательства подтолкнул к редактору тетрадь. – Ваша протеже ничем не отличается от десятков других таких же романисток. Все эти Авроры, Психеи, зефиры и амуры замечательны только избытком свободного времени…
– Вы думаете, что я совсем глуп? Именно через мои руки идут все эти женщины, - совершенно непочтительно вырвалось у Василия.
Букин поглубже насадил на нос очки и, казалось, впервые за весь разговор увидел своего собеседника.
– Вы забываетесь, молодой человек.
Василий не дрогнул и не двинулся с места.
– Настоятельно прошу вас, Петр Аполлонович, присмотреться к этой рукописи. Я по-прежнему считаю, что она достойна публикации.
Букин несколько мгновений сверлил его взглядом. Стариковская челюсть дрогнула, он приподнялся, оперевшись на подлокотник своего кресла…
Василий смотрел прямо в его выцветшие голубые глаза своими темными, теперь ставшими почти черными. Он не переменил позы, только, может быть, чуть больше наклонился к своему начальнику. Красивые губы тронула странная усмешка.
И Букин сел обратно, как будто расселся трухой под своим старомодным сюртуком и брюками.
– Оставьте, я посмотрю, - сипло сказал он. – Ступайте, Морозов.
Василий слегка поклонился, потом повернулся и вышел, прямой, легкий и горделивый. Душа его пела. Он был почти уверен, что победил.
В коридоре Василий чуть не столкнулся с Григорием Менделем.
– Осторожнее, - холодно сказал он.
– Прошу прощения, Василий Исаевич.
Мендель заискивающе улыбнулся, но при этом быстро обшарил взглядом его фигуру. Посмотрел собеседнику в лицо, но тут же конфузливо опустил глаза.
– Вы сменили прическу, Василий Исаевич? – спросил он. – Волосы подстригли? Вам очень идет.
– Благодарю за комплимент, - так же холодно сказал Василий. Мендель был ему противен до тошноты, еще больше, чем всегда. – Простите, сударь, я спешу.
Он обогнул Менделя и быстро направился прочь. Бедно одетый еврей несколько мгновений смотрел ему в спину с выражением ненависти. Но потом снова медленно улыбнулся.
***
Женя жила в крайнем напряжении несколько дней – потом ее нервы просто устали от этого.