Трансформация войны

ван Кревельд Мартин

Итак, взгляд на войну как на продолжение политики (Politik), а тем паче «реальной политики» ( Realpolitik), в некотором смысле современное изобретение. Даже если мы заменим слово «правитель» на «государство», все равно получится, что эта идея возникла не раньше эпохи Ренессанса. Нет никаких причин считать, что данная точка зрения, появившаяся в определенный исторический момент, обладает некой вневременной внутренней ценностью и непременно будет господствовать впредь. Далее мы подробнее остановимся на той роли, которую приписывали войне люди, жившие прежде, в разные эпохи и в разных странах.

«Неполитическая война»: справедливость

Начиная с Гуго Гроция, если не с Макиавелли, западная политическая мысль определяла войну как инструмент в руках государств, а именно суверенных политических образований, не признающих над собой никакого суда и никаких законов.

Однако на протяжении тысячелетия, закончившегося примерно в начале XVI в. и известного как Средние века, такое представление вовсе не было господствующим. Это был период, когда считалось, что политика основывается не на силе, а на справедливости или праве. Как думали тогда, сама по себе справедливость не творение человека, но хотя бы отчасти имеет божественное происхождение. Поэтому право в некотором смысле играло более важную роль и пользовалось большим авторитетом, чем в наши дни.

Подобно тому как средневековой науке не было известно о существовании силы тяжести, средневековое общество не воспринимало себя состоящим из различных элементов, каждый из которых стремился повернуть дело в свою пользу и был вправе преследовать свои собственные интересы, при необходимости применяя силу. Вместо этого весь христианский мир (Respublica Christiana) понимался как единый организм, состоящий из множества различных частей. Фактором, удерживающим их всех вместе, было право, божественное или человеческое, в зависимости от обстоятельств. По-видимому, большинство человеческих законов не были писаными и основывались на обычае, а об их происхождении уже давно было забыто. Однако в обществе, состоявшем преимущественно из неграмотных людей, эта неопределенность зачастую расценивалась как плюс. Считалось, что право заложено в самой природе вещей; тот же факт, что оно нигде не записано, не только не ослаблял, но, скорее, укреплял свойственную ему обязывающую силу.

В этих обстоятельствах понятие суверенного политического образования, не признающего вмешательства ни вышестоящих, ни равных субъектов в свои «внутренние» дела, в корне не соответствовало духу того времени. Общество понималось как органическая живая пирамида, состоящая из множества взаимодействующих частей, которую возглавляет не кто иной, как Бог. Непосредственно за Богом следовал, в зависимости от взглядов, император, Папа Римский или они оба — последнее в соответствии с доктриной, опирающейся на фразу из Нового Завета и известной как доктрина «двух мечей». Неся ответственность перед Богом за то, что мир управляется в соответствии с Его волей, император и (или) Папа были средоточием высшей власти. От них расходилась вширь и вниз сеть правовых и квазиправовых отношений, пронизывая феодальную и церковную иерархию.

Таким образом, типичные средневековые взгляды, представленные в середине XIII в. Св. Фомой Аквинским, приписывали каждому компоненту свое, ему надлежащее место в мире. Только народы и страны, не входящие в состав христианского сообщества, считались hors de loi [35] ; хотя даже в их случаях иногда применяли некоторые ограничения, вытекающие из взаимного соглашения. Предполагалось, что в христианском мире всех — государей и сервов, лордов и священников, городских жителей и крестьян — объединяет система взаимных прав и обязательств. Разные схоласты выражали разные мнения, касающиеся вопроса, какую именно роль играет человек в мире вообще. Тем не менее большинство из них, вероятно, полагали, что одушевленная и неодушевленная природа связана одними и теми же божественными или богодухновенными законами, таким образом, составляя подлинно гармоничное сообщество под управлением Бога.

35

«Изгои» (фр.) — Прим. пер.

Если бы законы всегда исполнялись и если к тому же сама система была бы логичной и лишенной недостатков, тогда теоретически не было бы причин для войны, за исключением, возможно, войн против язычества, инициируемых императором и (или) Папой. Однако действительность была не такова. Всегда находились безнравственные люди, готовые нарушить закон Божий и человеческий. Некоторые из них были еретиками, придерживавшимися и высказывавшими взгляды, противоположные принятому религиозному учению; таким образом они угрожали полностью подорвать моральные основы общества. Другие заявляли претензии на то, что им не принадлежало по праву. Наиболее ярким примером может послужить начало Столетней войны, когда в 1337 г. король Англии Эдуард III обвинил короля Франции Филиппа VI, в том, что тот украл у него целое королевство. Более того, хотя божественный закон идеален, возможны различия в его интерпретации. То же еще в большей степени относится к человеческим законам, которым, к тому же, часто не хватало ясности.

Такие вопросы, вследствие того, что они были, по сути, юридическими, в обычной ситуации

следовало направлять на рассмотрение судов, светских и церковных, в зависимости от общественного положения сторон и характера решаемого вопроса. Но если в споре участвовали влиятельные лица или организации, то либо суды могли оказаться не в состоянии принудить их к выполнению вынесенного решения, либо стороны с самого начала могли отказаться направить дело в суд. Так или иначе, применение организованного насилия становилось необходимым, даже желательным. Война стала, так сказать, палкой в руках закона. Она была средством, с помощью которого можно было добиться возмещения «обиды» (основное понятие в средневековой политической лексике), покарать мятежных подданных и отплатить за оскорбление того или иного рода.

Поскольку война считалась продолжением правосудия, а не политики, любой вооруженный конфликт обязательно подразумевал нарушение закона либо одной, либо обеими сторонами. Таким образом, стало крайне важным проведение различия между хорошей и плохой воюющей стороной, между войной, ведущейся с позиции права, и той, что ведется незаконно или даже противозаконно. Можно было прибегнуть либо к светскому, либо к церковному праву. Попытка найти авторитетное церковное мнение приводила от Св. Фомы Аквинского к Св. Августину. Хотя правоведы расходились во мнениях по поводу частностей, суть средневекового понятия «справедливая война» можно изложить в виде трех пунктов. Первый: война, чтобы считаться справедливой, должна вестись публичной властью, а не частными лицами. Второй: она должна быть вызвана «справедливыми намерениями», а именно — стремлением отомстить за оскорбление, покарать кого-то или добиться возмещения ущерба. Третий: размер причиненного врагу ущерба должен примерно соответствовать причине, из-за которой ведется война. Таким образом, справедливая война, по крайней мере в теории, походила на наказание, назначаемое великодушным отцом. Единственное, чем не могла быть война, так это проявлением неприкрытого «интереса» — как мы увидим ниже, данное понятие еще только предстояло сформировать, не говоря уже о том, чтобы провозгласить его священным.

Другой традицией, предлагавшей способ разграничения между справедливой и несправедливой войной, было, конечно, римское право, применявшееся во времена Республики и изложенное Цицероном в сочинении De officiis [36] . Как и многие другие примитивные общества, римляне изначально рассматривали справедливость, или ius,как нечто созданное богами, а не людьми. Война рассматривалась как подобие судебного процесса, своего рода чрезвычайное средство правовой защиты, применяемое в тех случаях, когда никакое другое не помогло. Как и в любом суде, процесс установления справедливости в значительной степени подразумевал необходимость добиться благосклонности соответствующих судей путем следования надлежащим процедурам. Обычно военные приготовления начинались тогда, когда Рим требовал компенсации за оскорбление себя, например за нападение на его союзников (как это было в случае войны с Ганнибалом) или на римских граждан за пределами римских владений. Если это не помогало, то особая коллегия жрецов, называемых фециалами, проводила церемонию. Провозглашая ужасные проклятия, они должны были официально заявить, что враги Рима руководствуются несправедливыми мотивами, тогда как мотивы Рима были справедливы. Затем отворялись ворота храма Марса. Из города направлялась делегация представителей, которые метали копье ( hasta) на вражескую территорию, таким образом сообщая врагу о принятом решении. После того как завершались все формальности, можно было начинать боевые действия. Такое сочетание права и церемониала было характерно не только для поздней античности, когда оно уже сводилось к пустому ритуалу, но и для высокого и позднего Средневековья — периода, когда юристы, находясь под сильным влиянием римской модели, постоянно искали способы оправдания войн, которые вели их благородные властители.

36

«Об обязанностях» (лат.). — Прим. пер.

Независимо от того, римское или христианское происхождение имел взгляд на войну как на акт справедливости со стороны одного из участников и несправедливости со стороны другого, он обладал важным значением для самого процесса ее ведения. В Риме он означал, что как только боевые действия прекращались, вступал в силу закон возмездия (lex talionis). Отказавшись предоставить то, что по справедливости требовалось от него, враг превращался в преступника. Таким образом, римляне, при условии, конечно, что они одерживали победу, имели право осуществлять правосудие по принципу «око за око и зуб за зуб». Они пользовались этим правом достаточно часто, разрушая до основания города, уничтожая их жителей и обращая в рабство целые народы по всему Средиземноморью.