Транзитом в Израиль
Шрифт:
Кира чувствовала, что Кирилл что-то не договаривает. Однако свежий запах реки, лунные блики по её неширокому руслу и его пылающая жаром рука не давала её мыслям задержаться на этих сомнениях. Всё-таки Кирилл обладал каким-то невероятным мужским шармом, который, как мощный магнит, притягивал к нему женщин всех мастей, возрастов и вероисповедований. Кира, конечно же, не являлась исключением. Ей очень хотелось убедить себя, что она действительно искренне любит Кирилла и он будет её единственным мужчиной в течение всей дальнейшей жизни. Виртуальный роман с Сергеем Ивановичем Кира рассматривала как пережиток юности и в расчёт не брала. А больше у неё никого никогда и не было.
Глава 2
Шоковая терапия
Ещё в университете Киру учили, что история развивается по спирали. Эта гегелевская истина подтвердилась и в её жизни. Не прошло и пяти лет, как эта самая спираль судьбы на своём новом витке возвратила её на тот же школьной двор, который она с букетом розоватых хризантем переступила несмышлёной первоклассницей и на котором потом, через десять лет, в пышном платье такого же цвета кружилась в прощальном вальсе выпускников.
Всё началось с того, что в аспирантуру, на учёбу в которой её пригласил профессор Бобков, она не попала. Вальяжная чиновница, которая ведала набором будущих доцентов, отводя глаза, скороговоркой объяснила ей, что приём в аспирантуру по специальности «история» в этом году отменяется. Буквально через месяц подруга сообщила ей, что на Кирино якобы забронированное место зачислен неисправимый троечник Юра Рукавишников. Та же подруга, усмотрев в этом причинно-следственную связь, успокаивающе проговорила:
– Не горюй, Кирочка! Что поделаешь, если Юрин папаша работает заместителем мэра города. Так жизнь наша устроена. Попробуешь в следующем году.
Однако девушка подозревала, что вышеуказанная связь заключалась ещё, наверное, и в том, что усердные и бдительные работники первого отдела университета обнаружили, что девичья фамилия её матери была вовсе не Дурова. В свидетельстве о рождении она была записана как Полина Лазаревна Гофман. Как следствие, Кира автоматически причислялась к лицам еврейской национальности. Преподавание общественных дисциплин в университете лицам с таким «ярлыком» не то чтобы запрещалось, а, мягко говоря, не приветствовалось, или, точнее, не рекомендовалось.
Ни на что особо не надеясь, Кира пришла за объяснением к профессору Бобкову и, утирая выступившие слёзы, еле слышно спросила:
– Как же так, Иван Ильич? Я же не напрашивалась быть вашей аспиранткой, вы меня сами пригласили. Что ж теперь получается, что Рукавишников, у которого средний балл оценок в зачётной книжке равен ровно трём, имеет какие-то скрытые преимущества передо мной, отличницей учёбы?
Иван Ильич так же, как и заведующая аспирантурой, внимательно рассматривал узорчатый паркет, а затем, протирая запотевшие очки, устало выдавил из себя:
– Поймите меня, правильно, Кира. Я в этом университете не бог и не царь, а всего лишь профессор, задача которого дать своим студентам и аспирантам качественные знания в исторической науке.
– Похоже, что аспирант Рукавишников, – перебила его Кира, – как раз и является носителем этого качества на нашем факультете.
– Послушайте меня внимательно, Кира, – насупился профессор, устремляя свой взгляд в окно, – я просто хотел сказать, что, к сожалению, не я решаю, кого брать в аспирантуру. Будь моя воля, я бы и половину студентов не допустил бы к государственному экзамену. Таковы, к великому моему
– Что же мне теперь делать? – снова залилась слезами Кира, – получается, что я осталась не только без аспирантуры, но и без направления на работу. Ведь не соберётся же комиссия ради меня снова делать распределение?
– А вот это уже в моих силах, – повеселел профессор, – с работой я вам помогу.
Он тут же схватил телефонную трубку и, набрав номер, басовито пророкотал:
– Николай Николаевич! Добрый день! Профессор Бобков беспокоит. Вы недавно говорили, что нуждаетесь в хорошем учителе истории. Так вот, у меня для вас замечательный подарок, моя лучшая студентка, фамилия Дурова.
Уже на следующий день Кира с нахлынувшим волнением входила на тот самый школьный двор, который с трепетом покидала пять лет назад после выпускного вечера. Директор встретил её с чуть ли не с распростёртыми объятиями. Усадив её на стул напротив себя, он с доброжелательной улыбкой промолвил:
– Ты не представляешь, Кирочка, как это славно – принимать в своей школе свою бывшую ученицу.
Раскрасневшаяся от смущения Кира хотела было в ответ произнести нечто приятное, но Николай Николаевич, словно поперхнувшись, заглянул в какие-то бумаги на своём столе и виновато проронил:
– Я прошу прощения за фамильярность, но теперь вы в этой школе находитесь в другой ипостаси, и для меня вы уже Кира Андреевна, – и, переходя уже на деловой тон, продолжил:
– Времени для расшаркивания не так уж и много. Через час у вас начинается урок. Так что, в добрый час!
– Но позвольте, Николай Николаевич, – растерялась Кира, – мне же надо подготовиться. Вы меня вот так сразу – головой в омут.
– Ну, во-первых, не в омут, а в учебный класс, – рассмеялся директор, – во-вторых, вы пять лет готовились в университете и, наконец, в-третьих, говорят, чтобы научиться плавать, надо войти, а ещё лучше – прыгнуть в воду.
Перед тем, как столкнуть ее в эту воду, Кире всё-таки сообщили тему урока. А уже через полчаса она с упоением рассказывала шестиклассникам об изнурительной Столетней войне между Англией и Францией в далёком средневековье.
Процесс адаптации прошёл у Киры гладко и безболезненно. Она и сама не заметила, как непринуждённо втянулась в школьную педагогику, как учительствование стало неотъемлемой частью её ежедневного бытия. В считанные месяцы после начала работы в школе молодой преподаватель поняла, что находится на своём месте, и мысленно благодарила любимого дедушку, который надоумил её найти себя в профессии учителя. Даже умудрённые педагогическим опытом коллеги не могли взять в толк, как молодой необстрелянной девчонке удалось так сразу влюбить в себя своих учеников. На это обратило внимание и руководство школы: директор на педсовете с нескрываемым удовлетворением отметил, что успеваемость по истории в школе значительно повысилась.
Однако вместе с первыми успехами в работе и радостями от неё Киру охватывало мрачное ощущение какой-то безысходности дальнейшего существования как в профессии в частности, так и в жизни вообще. В школе стали задерживать зарплату, опытные учителя стали увольняться с любимой работы. Частная и мелкооптовая торговля и кустарное производство стали для многих способом выжить в развалившемся СССР. Поэтому многие педагоги вместо сеяния доброго и вечного отправлялись на рынок, чтобы, перепродавая накопленное годами, как-то кормить свои семьи. Да и ученики, почувствовав разброд и шатания в обществе, тут же сообразили, что школа вряд ли является той панацеей, которая выведет их в обещанное взрослыми светлое будущее.