Транзитом в Израиль
Шрифт:
Солдаты лейтенанта Гофмана никогда не видели на его обветренных губах даже подобия улыбки: он никогда не то чтобы не смеялся, а даже не позволял себе улыбнуться, никогда не шутил сам и не откликался на шутки других. Все знали, что с начала войны командир не получил ни единой весточки от многочисленной семьи, оставшейся на оккупированной фашистами Украине. К концу 1942 года уже было точно известно, что ни одному еврею из городка, где проживали его родственники, не удалось спастись. В украинских, белорусских и прибалтийских городках и местечках происходило полное истребление древнейшей нации, которое коллеги лейтенанта по исторической специальности назовут хлёсткими словами «холокост» и «геноцид».
При фронтовой неразберихе в делопроизводстве
Из-за этого срама Гершоны становились Григориями, Пинхасы – Петрами, Мендели, Мордехаи и Мойши – Михаилами, Абрамы – Александрами. Одним из немногих, кто отказался продолжить этот список, был фронтовой разведчик Гофман. Может быть, оттого, что являлся полновесным тёзкой знаменитого сталинского наркома (министра) Лазаря Моисеевича Кагановича. А скорее всего потому, что искренне считал, что имена, данные родителями, не меняют, хотя бы в знак их светлой памяти.
Не изменил он своё не очень-то форматное для СССР имя и после чуть ли не трагического, мерзостного случая, который врезался ему в память, пожалуй, на всю оставшуюся послевоенную жизнь. Произошло это в конце 1944 года в румынских Карпатах после очередного рейда в тыл врага. Несколько суток он вместе со своими бойцами ползал на животе по лесистой горной крутизне, высматривая расположение немецких постов, пулемётных точек и места сосредоточения военной техники. Всё увиденное Лазарь Моисеевич наносил на топографическую карту, помечая там только ему известными значками добытые разведданные. Когда вернулись из рейда, то, уставший, промокший и продрогший, он решил час-другой вздремнуть, чтобы потом обобщить и оформить добытую информацию. На это требовалось не менее двух часов.
Когда же он ввалился в приютившийся на горном уступе блиндаж, его взору представилась удручающая картина. За самодельным дощатым столом неритмично раскачивался голый до пояса командир роты Гущин. Вдрызг пьяный капитан безуспешно пытался налить в кружку остатки спирта из уже пустой фляги. Взводного удивило не столько состояние пьяного в стельку капитана, сколько его опухшее от слёз, небритое лицо. Ведь Гущин был не из робкого десятка: сотни раз он поднимал свою роту в атаку, и вышибить слезу у него казалось невозможным. Рядом с капитаном за столом сидела, тоже вся в слезах, белокурая связистка Клава. Вся рота знала, что их командир не просто спит с ней, а собирается при ближайшем переформировании в тылу жениться на этой писаной красавице из Воронежа. Увидев Лазаря, она быстро вытерла слёзы и скороговоркой, словно боясь запутаться, рассказала, что комроты получил письмо от матери с Урала. Там случилась трагедия: на заводе, где работал его младший брат, взорвалась ёмкость с каким-то химическим веществом, и 15-летний такелажник Толя Гущин погиб на месте.
– Ну почему он, а не я, – надрывно орал капитан, – я тут на фронте – живой, а ребёнок в тылу – уже в могиле.
Надо же тому случиться, что в это время в блиндаж вошёл командир полка подполковник Драгунов с ещё несколькими офицерами. Не заметив в полумраке одурманенное неразведённым спиртом состояние своего ротного, комполка хлёстко отчеканил:
– На завтра назначено наступление нашей дивизии. Основные силы пойдут по долине, которую контролирует твоя рота. Через час я должен иметь подробный рапорт о расположении немецких сил, их количестве в этом месте и топокарту с огневыми точками.
В ответ на приказ подполковника Гущин невнятно
– Что же ты, паршивец, позволяешь себе в боевой обстановке? – на одном дыхании резко выпалил он, – ты же, гад ползучий, немедленно у меня под трибунал пойдёшь!
– Никуда он не пойдёт, – грозно выкрикнул выдвинувшийся из-за спины командира полка замполит Рыжов, – я его тут по законам военного времени на месте пристрелю.
Молчавший до этого момента лейтенант Гофман неожиданно выпростался по стойке «смирно» перед командиром полка и, вопреки своему негромкому голосу, чуть задыхаясь от волнения, отчеканил:
– Товарищ подполковник! Через час рапорт и карта будут на вашем столе. Я со своей группой буквально несколько минут назад вернулся с задания. Всё, что нужно, видели, всё, что необходимо, знаем. А свою вину капитан Гущин искупит в бою, я обещаю.
Из-за спины подполковника вновь выставил свою хлюпкую фигуру замполит. Он подошёл к дрожащему от волнения лейтенанту и, схватив его за грудки, дребезжащим голосом провопил:
– Ну смотри, Лазарь, если что не так сложится, вы оба у меня такого Лазаря запоёте, что ни Хаймы, ни Мойши, ни даже Абраши не помогут!
Подполковник Драгунов кивнул головой, словно одобряя издевательскую тираду своего замполита, и истошным голосом добавил:
– Значит так, Гофман, у тебя сейчас либо грудь в крестах, либо голова в кустах, – и быстро вышел со своей свитой из блиндажа.
Уже через полтора часа Лазарь передал посыльному из штаба полка запечатанный конверт, в котором были важные разведывательные сведения, необходимые для подготовки наступления. Впоследствии в штабе дивизии отметили, что именно они способствовали успешному исходу боя, так как именно по тропинкам, отмеченным на карте Лазарем, пехотинцы пробрались прямо в тыл немецкой обороны. Благодаря обозначенным разведчиками на этой же карте огневым позициям врага, полк подполковника Драгунова сумел в кратчайшее время уничтожить их, обеспечив тем самым достижение тактических целей. Протрезвевший к началу наступления капитан Гущин, как всегда, повёл свою роту в атаку. Уже после прорыва вражеской обороны он получил осколочное ранение и был отправлен в госпиталь. А ещё через неделю из штаба фронта пришёл приказ об отличившихся в бою. Драгунов и Рыжов получили ордена Красного Знамени, Гущин – медаль «За отвагу», а Гофман – медаль «За боевые заслуги».
После победного наступления, когда дивизию перебазировали с линии фронта для переформирования, Лазарь навестил своего раненого командира в госпитале. Увидев разведчика, капитан Гущин обрадовался до слёз и, крепко обнимая его, проговорил:
– Ну, Лазарь, в жизни не забуду. Если б не ты, пристрелил бы меня замполит. Мать потери второго сына не перенесла бы. Вся моя семья перед тобой в неоплатном долгу.
– Да ладно тебе причитать-то, – угомонил его Лазарь, – война ведь. Сегодня я тебя выручил, завтра ты меня. Так ведь сочетаются друзья.
– Да нет, дорогой, – запричитал капитан, – я тебе по гроб жизни обязан!
Что же касается боевой награды, то лейтенанту Гофману было приятно, что его вклад в успех наступления был отмечен командованием. Однако медаль «За боевые заслуги» свидетельствовала об умелых, инициативных и смелых действиях в бою, но никак не могла быть моральной компенсацией за оскорбление, нанесённое Лазарю Моисеевичу замполитом. Ведь наяву получалось, что расистскую пощёчину ему нанёс не какой-нибудь там майор Рыжов, а заместитель командира подразделения, в состав которого входит более тысячи солдат. Не просто заместитель командира, а его наместник, который в определённой степени как бы является рупором политического руководства страны. В тот момент молодой лейтенант ещё не осознавал, что как раз от государственного истеблишмента и исходят эти оскорбительные элементы антисемитизма, и поэтому вся его обида концентрировалась только на образе замполита Рыжова.