Траурный марш по селенью Ранкас
Шрифт:
– В чем дело, Сантьяго? – добродушно спросил судья, выигравший двадцать четыре тысячи.
– Простите, ради бога… – залопотал писец.
– Нет, говорите! – подбодрил его судья.
– Из сената спрашивают про арестованного Лоро. Телеграмма пришла.
– Это кто еще?
– Он кур воровал.
– Вы не бросите игру? – всполошился дон Мигдонио.
– А может, судить его здесь? – предложил Арутинго.
Дон Мигдонио вздохнул с облегчением. Через пять минут ввели Эгмидио Лоро, обвиненного в краже четырех кур. На его счастье, судья как раз
– Крал или нет? – спросил судья, листая дело.
– Как вам угодно, сеньор, – отвечал подсудимый.
Судья захохотал.
– Сколько просидел?
– Восемь месяцев, сеньор.
– Освободить, – сказал судья.
И он стал разбирать дела во дворе, в перерывах между партиями. Подсудимые понадеялись было на столь же счастливый исход, но прогадали. Многие являлись в часы его проигрышей: например, Маркое Торрес, обвиненный в краже мешка клевера, надеялся, что с него хватит отсиженного полугодья, но ему накинули еще три месяца, а когда он возроптал – и все шесть. Однако не всякое дело можно решить во дворе; так, пришлось отменить бал, на доходы от которого местный клуб «Одиннадцать друзей» рассчитывал купить футбольную форму.
В тот же день я сказал Сульписии, Аньяде и Сантосу Чакону:
– Судья приказал убираться из Янасенисы.
Сульписия побледнела.
– Мы же эту землю ногтями рыли!
И Сантос опечалился.
– Зачем нам уходить?
– Мы на этой земле умрем, – горевала Сульписия.
– Не уходи, Эктор! – просила Аньяда. – Кто с нами останется?
– Хотите с ним бороться?
– Я готов с ним бороться насмерть, – сказал дон Эстебан.
И мы решили бороться. Днем мы спали, а ночью по очереди дежурили на поле – Сульписия, донья Аньяда, Сантос Чакон, дон Эстебан и я. Мы не высыпались, но поле спасли. Картошка зацвела и весь май цвела на диво. Как-то мы выкопали несколько кустиков на пробу. Чудо, не картошка! На одном кусте мы насчитали сто двадцать клубней. Сто двадцать! Работники из поместья завидовали нам.
– Ну и картошка у Чакона! – наушничали они судье. – Хорошая картошка в тех местах…
А он сказал:
– Эти места надо отобрать. Выкиньте его оттуда.
Однажды под вечер Сульписия прилегла, а люди из поместья явились верхом и говорят:
– Картошку заберем всю до одной.
– Земля принадлежит Чакону, – начал дон Эстебан Эррера, но они его стегнули хлыстом.
Тут
– Дон Эктор не отдаст свою картошку, – сказала она. – Он за нее умрет. И не он один.
– Плевали мы на Чакона, – сказал Паласин. – Он тут ни при чем.
Мне стало не по себе.
– Народ над нами. посмеется, – горевала Сульписия. – Одно им уступи, другое – и совсем оберут.
Мы стали вспоминать, сколько судья нам причинил бед.
– Ну, – сказал я, – не один судья тут мужчина!
– Побереги себя, дон Эктор, – сказала Сульписия и на меня взглянула.
Я ей не ответил, сел в седло и отправился в поместье. Паласин удивился мне и даже не спросил, как я смел переехать мост без разрешения.
– Простите, сеньор Паласин, – сказал я. – Мне говорили, что вы ездили в Янасенису предупредить, что ваши заберут мой урожай.
– Да, Эктор. Судья приказал нам.
– А я хочу, – крикнул я, – чтобы все вы пришли мне помочь!
– Не ори! – взмолился Паласин. – Не подводи меня, Чакон.
Он был смелый с лошадьми, а судью боялся ужасно.
Я уже собой не владел.
– Нет, пускай он сам сейчас собирает!
Паласин чуть не сомлел.
– Чакон, дорогой, не ори ты так, а то сеньора услышит, она посуду пересчитывает.
– Тоните всех овец, пускай мое поле топчут!
– Чакон, миленький, хозяин услышит!
А я гарцую во дворе и кричу:
– Пускай идут, я им покажу! Я уж им покажу! Узнают они Чакона! Соберете картошку, когда меня убьете! Идите, собирайте!
Я как с ума сошел. Еду и плачу. Под самым городом мне повстречались Прокопио Чакон и Нестор Леандро.
– Племянник, – сказал я Прокопио. – Скоро будем бороться насмерть.
– Что случилось, дядя? – спросил Прокопио.
– Скоро придут собирать мой урожай. Мы им покажем. Вы мои родичи, а я сдаваться не буду.
– Не бесись ты, Эктор, – сказал Леандро. – С поместьем связываться нельзя. Мы люди бедные.
– Теперь бедные стали, гады!