Траурный марш по селенью Ранкас
Шрифт:
– Мы в это дело не ввяжемся, – сказал Прокопио. – Нам тоже есть надо.
В июне все повторяли: «Уараутамбо соберет Чаконов урожай». Я не спал. Мы с Игнасией глядели в потолок.
– Что ты не спишь?
– Пить хочется.
– Боишься?
– Пить мне хочется.
– Игнасия, когда они заберут картошку, что будет с детьми?
– Зачем ты сеял в Янасенисе?
–
– Раньше мы хоть что-то ели. Они ведь в своем праве. – Она заплакала. – Что хотят, то и делают.
– Не соберем урожая – люди над нами посмеются.
– Особенно я горюю из-за Сульписии.
Тогда я решил купить винтовку. Денег у меня не было, и я пошел к сеньору Ривасу. Вернее, остановил его как-то на улице.
– Сеньор Ривас, я к тебе насчет ружья.
– Зачем тебе ружье?
– Охотиться буду.
Он был человек опытный и только поглядел на меня.
– Исхудал ты, Чакон.
– Сам знаешь, Уараутамбо думает собрать мой урожай.
– Безобразие! Не имеют права. Мы все должны тебе помочь.
– Поможете, и вас засудят. Не лезьте, я уж сам, Мне бы только ружье. У меня карабин на одну пулю, одного и убьет, то ли дело винтовка.
– Ладно, дам тебе ружье.
– А патроны продашь?
– Они дорогие.
– Обменяй на барана. Хороший баран! Ягнята будут.
– Ладно, дам за него двадцать пять штук.
– Баран хороший, ты его полюбишь.
В тот же день я пошел с ружьем в Янасенису. Когда пришли люди из поместья, я у них на глазах убил птицу, крикнул: «И вы так помрете, гады! – .и погладил ружье. – Оно у вас кровь повытянет».
В общем, картошка осталась мне. Тогда я понял, что трусу земли не видать. Картошка цвела на диво, ее хватило бы на два года. На уборку, я прикинул, понадобится человек сорок.
А в один прекрасный день явился Паласин и с ним тридцать верховых. Увидел я пыль на дороге и понял, что мне конец.
– Чакон, – сказал мне Паласин, – здесь угнали коней. Без тебя не обошлось. Идем куда следует.
И меня увели.
Начальству мешать не смели, и донья Хосефина де лос Риос отменила званый чай. Отменили и открытие нового фонтана, и открытие кладбища, и водружение столба для знамени. Напрасны были все приготовления, но хуже всего пришлось арестованным. Незадолго до начала игры сержант Кабрера напился и велел нарисовать на каждом углу белую стрелку и написать: «Переход». Жители не знали такого слова, и сержанту во исполнение собственного приказа пришлось задержать двадцать с лишним нарушителей, прежде чем он приказ отменил. Субпрефект
– Декабрь, – сказал дон Мигдонио. – Скоро дороги развезет.
– Да, дожди надвигаются… – отвечал судья.
– Перезимуем тут, – вздохнул дон Мигдонио, примиряясь с потерей четырехсот солей.
Глава двадцатая
о башне из овечьих тел, которую воздвигли жители Ранкаса, не помышляя о соперничестве с жителями Египта
Жил-был на свете упрямый старик. Жил-был старше с плоским лицом и глазами навыкате, прозванный Жабьей Мордой. Он не хотел понять, что Компания ворочает капиталом в 15 миллионов долларов, у него же самого – десятка три овец, два кулака и злоба. И жил-был на свете начальничек по имени Эгоавиль, двухметровый верзила, косой и наглый, который немало зарабатывал, отрубая коровам хвост и топча копытами ягнят. Однако некая баба по прозвищу Электрозад, выпив с ним вместе бутылочку, не пожелала лечь с ним, а расплатился за это старик. Жабью Морду отделали как отбивную; но, на свою беду, Эгоавиль стал его видеть во сне, в обличье Христа. А Христа безнаказанно не побьешь. Как-то раз старик отдыхал (назовем это так) на овчине. Живое мясо подживало, а выпуклые глаза глядели сквозь дверь в мутноватое небо. Вскоре небо исчезло. В дверях стал худой, скуластый человек с большими прозрачными ушами, в котором наш старик узнал одного из самых наглых своих гонителей, и поднялся, готовясь к побоям. Но прозрачноухий, кротче голубя, подошел к нему со шляпой в руке.
– Доброго вам здоровья, дон Фортунато, – сказал он, как-то странно косясь. – Разрешите сказать словечко. Я к вам от дона Эгоавиля.
– Попросил бы, – сказал упрямый старик, не считаясь с присутствием дам, – попросил бы, так его и так, в моем доме его не поминать.
– Не беспокойтесь, дон Фортунато, – сказал прозрачноухий, сам волнуясь и цыкая зубом. – Дайте мне договорить. Дон Эгоавиль считает вас истинным мужчиной. Он из-за вас нас жучит и мучит. «Мне нужны, – говорит, – такие, как Фортунато, а не кретины вроде вас». Так говорит дон Эгоавиль, когда напьется.
– Чего ж вы от меня хотите? – сказал упрямый старик, сплевывая слюну, зеленую от коки.
– Дон Эгоавиль устал бороться, – сказал прозрачноухий. – Он хочет с вами поладить. Если хотите, пасите у нас свой скот.
– Почему же у вас? – сказал упрямый старик. – Поля не ваши. Вы огородили чужую землю.
– Я кто? – сказал прозрачноухий, выражая обычную точку зрения подневольных лиц. – Мне деньги платят, я приказы выполняю.
– Значит, как же это? – спросил упрямый старик и нахмурился, скрывая радость.
– А вы пригоните скот попозже, – ответил прозрачноухий, надеясь, что начальник его не обложит. – Мы как будто не увидим. Дон Эгоавиль одно просит – не гоните, пока не стемнеет. Не подводите его.
– М-да… – невразумительно сказал упрямый старик.
– Вы подумайте, дон Фортунато, – сказал прозрачноухий. – Зачем овечкам подыхать?
– Овечек пожалел, гадюка! – сказал упрямый старик в ужасном гневе.
– Не кричите на меня, дон Фортунато, – сказал прозрачноухий, не ведая, что повторенья раздражают чувствительных людей. – Я кто? Человек подневольный. – И он вздохнул. – Служу, руки мараю ради семьи.