Траурный марш по селенью Ранкас
Шрифт:
Через три дня шесть бравых всадников в плащах прибыли в Янакочу и остановились у дверей Совы. Амадор выбил ногой дверь, но, на свое счастье, Сова еще утром уехал в Пильяо продать быка. Амадор рассердился, пошел в кабак, заплатил свой долг и потребовал для начала дюжину пива. После каждой бутылки его помощнички выходили посмотреть, не едет ли Чакон. Тот запаздывал – покупатель пригласил его обмыть дельце, и они уселись за чесночную похлебку. Радуясь, что приобрел быка чуть ли не за полцены – за тысячу солей, новый хозяин выставил
– Говорят, у вас тут есть один храбрец, Чакон по имени, – сказал Отсеки-ухо. – Я приехал, а его нету. Жаль!..
Было семь часов. К восьми он понял, что какая-то добрая душа перехватила у него Сову.
– А вы чего тут расселись? – заорал он на своих.
– Приказа ждем, дон Амадор, – отвечали его подручные, мечтая, чтобы их не оторвали от бутылок.
– Какие к черту приказы! Я один с ним управлюсь.
Он рыгнул ромом, от чего немедленно увяли цветы на календаре, и вытолкал взашей своих соратников. Тем временем Сова медленно ехал по крутому склону и увидел в темноте за триста метров, что на камне у дороги сидит женщина – Сульписия. Он почуял беду, спешился и, ведя на поводу коня, тихо пошел пешком. Сульписия не обладала совиной зоркостью и увидела его лишь за три шага.
– Ой, испугал ты меня! Поторопись, Эктор!
Сова даже нюхом почувствовал, как ей страшно.
– Там из поместья тебя ищут, Эктор! Амадор приехал по твои уши.
– Где он?
– У Сантильяна.
– Позови-ка Скотокрада с Конокрадом. Пускай идут туда.
– А ты осторожней, Эктор!
Она ушла во тьму, а он, петляя меж скал, отправился домой кружным путем. От тяжких предчувствий ночь стала душной, как дым. Во дворе он расседлал коня, напоил его, задал ему овса, медленно умылся и, не причесавшись, отправился туда, где пил пиво самый удалой мерзавец округи. Когда Сова, отделившись от мрака, вошел в дверь, Амадор чокался со своей тенью в неверном свете керосиновой лампы. Сантильян изменился в лице.
Не спрашиваясь, Чакон налил себе пива, но оно немного расплескалось.
– Ищешь меня, значит? – спросил он, улыбаясь углом рта.
О, непрочные желанья человеческие! Отсеки-ухо ждал, его, не мог дождаться, все обрыскал, а увидев в желтой мгле вожделенное лицо, как-то расхотел встречаться с Совой.
– Добрый вечер, дон Эктор, – сказал он столь вежливо, что у Сантильяна задрожали руки. – Добрый вечер, сеньоры. – И он поклонился Скотокраду с Конокрадом.
У Конокрада пол-лица было замотано шарфом, над которым горели кошачьи глаза. Скотокрад отряхивал руки, измазанные мукой.
Пока не опала пивная пена, никто не нарушил тишины.
– Значит, уши мои понравились? – сказал Сова, поглаживая левую мочку, и, не уважая чужой собственности, снова налил себе пива из бутылки, за которую платил Амадор.
– Кто вам сказал, дон Эктор?
– Птичка одна.
Скотокрад, не склонный к изысканному тону, грохнул о стол бутылку.
–
– Да вот поругался с сеньорой Пепитой… – сообщил Амадор неуверенно.
– С чего это?
Отсеки-ухо с минуту помолчал.
– Да вот она мне велела ваших поубивать…
Словно желая загладить несдержанность руки, нога Скотокрада сгребала осколки.
– А ты что ответил?
Соскучившийся Конокрад запустил руку в мешок и принялся пересыпать зерно из ладони в ладонь.
– Я ответил, что не хочу братьев обижать. Я много вредил. Я хочу по-мирному. Вот я как ответил, а она обиделась и выгнала меня из поместья.
– Когда?
– Уже четвертый день.
Конокрад швырнул ему в лицо пригоршню зерна.
– Чего врешь, морда? Вчера мой брат тебя видел, ты был с ее работничками и приказал его сечь. Шпионить сюда явился!
– Обыщите гада! – оказал Чакон, и лицо его застыло, как бронзовая маска.
Сантильян прижался к стене. Ловкие пальцы Скотокрада ощупали Карманы Амадора, и на стол легли три ключа (один ржавый), открывалка для бутылок, тупой карандаш, письмо и револьвер 38-го калибра.
– Зачем револьвер?
– Да вот на оленей охотиться…
Рука Скотокрада застыла. Взору его представилась непонятная красноватая бумажка.
– Это что?
Они никогда не видели пятисотенной купюры.
– Да вот накопил…
– Значит, все деньги в кабак берешь? – сказал Скотокрад, навалившись на стойку. – Хватит, Амадор! Давай исповедуйся!
Теперь лицо у Чакона было белым как снег.
– Ладно, – сказал он, – обдумаем потихоньку. – И обернулся к Сантильяну: – Водка есть?
– Есть, дон Эктор.
– Беру три бутылки.
Сантильян дрожащей рукой поставил перед ним три темные бутылки без наклеек, заткнутые сухой кукурузной кочерыжкой. Он едва различал, что на прилавке лежит смятая бумажка в пятнадцать солей.
– Поехали в город!
Глаза у Совы болели. Кошачья ночь притаилась в редких кустах, и только где-то за горами вспыхивали зарницы. Если бы не он, они бы свалились в пропасть или споткнулись о камень. В Янакоче светилось окон пять. Проехав с километр в полном молчанье, путники спустились в Урумину. В беззвездной ночи мерцало лишь дыханье Амадора. Они миновали Юрахирку. Ни Амадор, ни конвой не разомкнули губ. Они достигли Кураяку.
– Стой! – приказал Чакон.
Под ними засветились жалкие огни, и, представив, что совсем близко полный жандармов город, Леандро воспрянул духом. Горы остались позади!
– Чего сопишь?
– А вы чего людей хватаете? Вам это так не пройдет! Вы у меня попляшете! В город приеду – всем вам покажу!
Чакон схватил его за рубашку и силой посадил на камень.
– Садись, гад! – резко сказал он. – Ты в город не приедешь. – И словно вдруг признал в нем своего, вцепился ему в руку и шепнул: – Беги!