Травля русских историков
Шрифт:
Фигатнер: Вы предполагаете, что кое-какие документы он взял с собой?
Платонов: Я боюсь сказать это.
Петерс: Я не говорю, что он незаконно ходит на свободе, но я ставлю вопрос так: он не может претендовать на эти архивы как свои личные дела.
Платонов: Я считаю, что мы получили архивы. Я был прикосновенен к этому делу с лета 1925 г. по 1928-й. Если унес из Пушкинского Дома, то это было после того, как я отказался от Пушкинского Дома и Библиотеки.
Фигатнер: Больше вопросов нет»{130}.
Поскольку С. Ф. Платонов заявил, что было несколько вариантов отречения Николая II, и выразил сомнение
Сразу же после этого подлинники отречений вместе с заключением комиссии по личному распоряжению Г. К. Орджоникидзе под расписку были переданы т. Семушкину и увезены в Москву{131}. Получив необходимую ему информацию и сделав собственные выводы, уже на следующий день Ю. П. Фигатнер отправился в Москву для личного доклада А. И. Рыкову.
«Вся эта архивная передряга, — отмечал завотделом науки СНК Е. П. Воронов, — навела на академиков большую панику, и сейчас из них можно веревки вить: беда лишь в том, что никто толком из наших не представляет, нужно ли вить и что вить вообще…»{132} Красноречивое признание, ясно свидетельствующее, что никакого плана по «избиению» Академии, не говоря уже об уничтожении русской интеллигенции, у Кремля не было, да и едва ли могло быть. Единственно, чем было озабочено правительство, так это проблемой скорейшей советизации Академии и повышением эффективности ее работы.
Но для Покровского и всех тех, кто желал разгромить национально-патриотическое направление в русской истории, не воспользоваться сложившейся ситуацией было бы грешно. «Вместо чисто организационных проблем, — говорил М. Н. Покровский, — на первое место выдвинулась проблема немедленной смены руководства Академии. Фракция единодушно признала, что необходимо воспользоваться моментом, снять Ольденбурга и провести на его место Комарова»{133}.
Это и было сделано. После заявления С. Ф. Ольденбурга об отставке она была принята. Исполнение обязанностей непременного секретаря Академии было возложено на В. Л. Комарова. По предложению М. Н. Покровского был заслушан доклад вернувшегося к этому времени из Москвы председателя Правительственной комиссии Ю. П. Фигатнера о работе этой комиссии, после чего общее собрание приняло предложенную Л. Е. Ферсманом и согласованную им с академиком А. Н. Бахом резолюцию по поводу «нахождения в некоторых учреждениях Академии наук документов, имеющих актуальное политическое значение».
Признавая хранение в Академии наук архивных документов подобного рода «совершенно недопустимым», принятая резолюция квалифицировала как «ошибку» Президиума то обстоятельство, что он «своевременно не учел наличия этих материалов и поэтому не мог сообщить о них Управлению делами Совнаркома». Общее собрание предложило Президиуму принять «решительные меры к устранению подобных явлений и к выяснению всех обстоятельств этого дела и обратить серьезное внимание на аппарат Академии, связанный с хранением документов, который по своему составу должен гарантировать невозможность повторения подобных случаев»{134}.
В своем отчете в ЦК ВКП(б) от 1 ноября 1929 г. о только что прошедшей сессии Академии М. Н. Покровский вновь поставил беспокоивший его «вопрос о Платонове». «Меня, — писал
Интрига М. Н. Покровского против С. Ф. Платонова была поддержана Ю. П. Фигатнером. «Отстранив Ольденбурга, необходимо отстранить академика Платонова, кто отстранит?» — телеграфировал он в ЦК Г. К. Орджоникидзе и И. В. Сталину 1 ноября 1929 г.{136}.
Отставка С. Ф. Платонова стала неизбежной, и 5 ноября 1929 года Политбюро приняло принципиальное решение об этом{137}. Кроме того, было решено поручить комиссии Ю. П. Фигатнера, с включением туда Н. В. Крыленко, «обсудить вопрос о привлечении к суду виновных в укрывательстве документов»{138}.
8 ноября 1929 года С. Ф. Платонов подал в отставку. «Ввиду обострения сердечного расстройства, по указанию врачей я вынужден просить об освобождении меня от обязанностей академика — секретаря ОГН…» — написал С. Ф. Платонов в своем заявлении в Президиум АН СССР{139}. Сердечная недостаточность действительно уже давно мучила ученого{140}, а неизбежные волнения, связанные с делом о выявленных архивных документах, только усугубили болезнь. Тем не менее, очевидно, что об истинных причинах своей отставки С. Ф. Платонов предпочел умолчать. Это же характерно и для его заявления в Отделение гуманитарных наук с просьбой об избрании нового председателя Археографической комиссии ввиду того, что срок его пребывания в этой должности (3 года «по точному указанию § 54 Устава АН СССР») уже истек{141}.
Важно не упустить из виду, что Политбюро не настаивало на отрешении С. Ф. Платонова от всех должностей. Единственно, что от него требовалось, так это уход «от работы в президиуме Академии наук СССР». Однако в действительности, как мы уже знаем, С. Ф. Платонов был отстранен не только от должности академика-секретаря Отделения гуманитарных наук, но и председателя Археографической комиссии, о чем в постановлении Политбюро 5 ноября 1929 г. речи не было. Кто в этом был виноват? Ответ здесь, как представляется, один — все те же силы, которые стремились с самого начала уничтожить русскую национальную историческую науку.
Дело о «неправильном» хранении в Академии наук документов актуального политического значения все в большей степени начинало приобретать политический характер. К 11 декабря 1929 года, т. е. через полтора месяца после обнаружения злополучных документов, арестовано было 13 человек{142}.
Дошла очередь и до Платонова. Инициатива возбуждения уголовного дела против него исходила от Ю. П. Фигатнера. «Следственная комиссия, — телеграфировал Ю. П. Фигатнер в Политбюро 1 декабря 1929 года, — ознакомившись с материалами и после допросов ряда лиц, считает необходимым немедленно начать официальное следствие по статье 78 (хищение или сокрытие государственных документов. — Б.В.) в первую очередь в отношении Платонова, Ольденбурга, Срезневского, Покровского, Андреева, Молласа, Дружинина. В процессе следствия не исключена возможность и статьи 58–11 (организация деятельности с контрреволюционными целями. — Б.В.). Прошу срочно согласия на начало официального следствия прокуратурой (фактически ОГПУ). Следствие будет вестись под общим наблюдением нашей комиссии»{143}.