Травма
Шрифт:
– А... Эм-м...
– Не волнуйтесь, укол будет в капельницу. Никакого членовредительства.
Я бы заржал прямо там, если бы всё так не болело. Без членовредительства, классная шутка. Врачиха достала из кармана что-то вроде пенала с разными шприцами.
– Давно я тут?
– Недавно, несколько часов. Вас прооперировали, внутренние органы не задеты, но я бы не советовала вставать и вообще слишком много двигаться. Всему своё время.
– Она воткнула толстый шприц в клапан капельницы и впрыснула внутрь грязно-жёлтую жидкость.
– Это антибиотик. Сейчас, возможно, будет немного прохладно.
Что же мне снилось? Что-то такое чёткое, что-то важное... ну не про лифчики же!
Поднимаю глаза на телевизор. И тут же вижу, что...
– Эй! Э... доктор! Сделайте погромче.
–
– Вот. Так лучше слышно?
– ...видим столб дыма, который поднимается из вестибюля станции к...
Не знаю, откуда, но точно знаю: Неви опять во что-то угодила. Опять её спасать. Но не валяться же тут, в конце концов. Правда, Ана?
Коридор пахнет крысами.
Крысы не живут, где попало, по крайней мере, если у них есть выбор. Они селятся там, где побольше еды и поменьше людей. Но еда почти всегда там, где люди.
Поэтому я выбрал этот поворот. У меня вряд ли много времени, и не хотелось бы сейчас плутать в недостроенных тупиках. Этот коридор выглядит посвежее, мне даже чудится сквозняк, хотя тут сложно быть уверенным. И - крысы.
Последний боец "Электрона" стоял прямо на бомбе. Я даже не стал проверять, что от него осталось. С тел остальных троих я собрал оружие, патроны и экипировку, которой они были обвешаны с головы до ног. Всё это стоит бешеных денег, особенно последнее - визоры с тремя режимами, газовые маски с полной химзащитой, автономные спутниковые навигаторы. Видимо, это и вправду были лучшие. Если удастся продать хотя бы что-то - будут деньги на ближайшие операции.
Проход упирается в обшарпанную металлическую дверь. Внизу - полоска дневного света. Прислушиваюсь. В щели тонко завывает ветер; откуда-то доносится едва слышный фон машин. Всё. Осторожно пытаюсь открыть дверь; она подаётся вперёд, но остаётся висеть на с виду хлипком замке, закрытом с другой стороны. Прислушиваюсь ещё раз, потом разбегаюсь и изо всех сил тараню дверь плечом. Язычок замка попросту вылетает из механизма, и дверь открывается.
Я оказываюсь в маленькой светлой комнате с двумя узкими скамьями посреди. Вдоль стен стоят около десятка жестяных шкафчиков для одежды, как в армейской раздевалке. В большом окне на соседней стене видна безлюдная подворотня с мусорными баками. Стена с окном продолжается дальше, уходя за поворот. Дальше - вторая часть комнаты с душем и полками для инструментов. С другой стороны - запертая дверь, новее и крепче той, через которую вошёл я.
Возвращаюсь в угол со шкафчиками и открываю обе сумки. Там, внизу, не было времени осматривать трофеи, нужно было брать всё, что казалось ценным, и уходить. На дне сумки, под винтовками, светился экран мини-коммуникатора. Все эти сенсорные беспроводные штучки-дрючки - слишком новые для меня, я их не понимаю. Я навсегда остался в ХХ веке - с обычными мобильниками без "наворотов", телефонными модемами и кабельным телевидением. Я бы давно научился пользоваться всей этой новой техникой, если бы было надо. А сейчас мне больше нужен не компьютер размером с наручные часы, а деньги, которые можно за него получить.
Экран до сих пор показывает карту. Он даже как-то понял, что я выбрался на поверхность. Белые линии на синем фоне обозначают ближайшие улицы, посередине мерцает красная точка. Видимо, так они отслеживают перемещение друг друга. Почти по наитию прикасаюсь к экрану двумя пальцами и развожу в сторону - изображение увеличивается. Так и есть, это не одна точка, а несколько, слившиеся в одну. Достаю два других коммуникатора - они выключены, но, кажется, это не мешает им передавать сигнал. Возможно, не надо их продавать. Они пригодятся и мне. Чтобы проверить чувствительность датчика, отхожу с включённым коммуникатором к дальней стене.
И ничего не происходит. Сросшиеся красные точки придвигаются к окну вместе со мной, а на месте сумки остаётся пустота. Что за чёрт. Прислоняю коммуникатор к стене, чтобы было видно экран, и отбегаю обратно к сумке.
– У вас всё готово, Эванс?
– Не сомневайтесь. Всё ровно так, как обычно.
– Я вам уже говорил, Эванс, что вы прекрасный работник?
Эванс только улыбнулся и посмотрел на носки ботинок. Вряд
– Господин директор.
– Да?
– Я уже давно задаюсь вопросом: зачем каждый раз такие приготовления? Господин Копф - глава компании, и отношение к нему должно быть соответствующее, это естественно. Но я знаю, что с другими руководителями он встречается в более... рабочей обстановке. Почему же с вами - так? Если это что-то личное, конечно, я не хочу знать ответ, и...
– Вы хотите знать ответ, Эванс. Иначе не задали бы вопрос. Вы иногда заставляете меня говорить очевидные вещи.
– Теперь синхронно заулыбались оба - сидящий за столом и стоящий напротив.
– Разумеется, никто из нас не чувствует необходимости в таких церемониях. Мсье Копф за свою жизнь побывал на достаточном количестве оригинальных, неподражаемых приёмов, чтобы устать от всех возможных сюрпризов по отдельности. Да и меня уже давно мало забавляет однообразная статусная роскошь. Но вот в чём дело - такое обращение, такой приём - давно не просто формальность, а часть моего образа, часть меня. Убрать их - и не станет Александра Люка, которого знают все. Как если убрать Эйфелеву башню из Парижа или переделать фрески в Сикстинской капелле. Всё останется так же, как прежде, кроме одного - целостности образа. Торговая марка уже есть, и менять её без веских причин мне не кажется разумным. Примерно по этой же причине в ХVIII-XIX веках давали так много балов. Балы устраивали даже те, кому заведомо нечем за них платить - устраивали не потому, что так сильно любили вальс или консоме из куропатки, а потому, что эти светские рауты были частью их образа, их марки. Это и есть настоящий аристократ - такой человек, чей образ перерос его маленькое, незначительное "я". Когда я впервые понял, что у меня самого...
– Господин директор?
– Да, Мила, я вас слушаю.
Голос Милы доносился из чёрной капли микрофона на столе. Эванс притворился, что разглядывает стену.
– Господин Копф просил передать, что задерживается на 15 минут. И... ещё.
– Я весь в нетерпении, Мила, продолжайте.
– Я не уверена, что стоит говорить это по внутренней связи. Это по поводу ваших вчерашних указаний.
Эванс поднял глаза и посмотрел на Люка. Люк ответил ему прямым, немигающим взглядом.
– Оставайтесь, Эванс. Только знайте: мы теперь в одной лодке. Говорите, Мила.
Я нашёл бритву в третьем шкафчике от окна. Многоразовая, старая, с торчащими из-под лезвия грязными волосками. Сойдёт. Это должно помочь.
Снова подхожу к раковине, вынимаю оттуда последние клочки волос и бросаю их на сваленную в углу одежду. В зеркале над умывальником видно, как зреет на груди багровый след от удара. Поднимаю бритву и делаю первые несколько движений, осторожно выбривая левый висок. Лезвие идёт легко, почти без усилий.
Я уже шестнадцать операций в этом городе. Больше года. Но я сам для себя не считаю время в днях - только во взрывах и диверсиях. В том, что имеет значение. Я веду войну, а в войне важны только победы, даже такие, как у меня, промежуточные и почти ничего не меняющие. Когда-то я верил в возможность большой, окончательной победы. Не помню, когда перестал. Теперь следующий взрыв - мой потолок, я не знаю, что будет после, и мне не очень интересно. Так нас учили - пока конфликт не закончен, важна только победа на следующем участке, следующая вылазка или зачистка. Хорошая философия, подкреплённая техниками мозгоправов из штаба. Я слишком серьёзно воспринял всё это, ребята. Я действительно забыл всё, не относящееся к моей войне, до тех пор, пока она не закончится - а она не закончится. Те две вспышки - в туннеле прямо рядом со "Спайр" и на недостроенной станции - наверное, реакция на стресс. Мне уже давно не грозила такая опасность, как сегодня, я слишком привык к пустынным подвалам и толстым охранникам. А может, просто этот метод не рассчитан не такой долгий срок.