Травяное гнездо
Шрифт:
Только есть ли у меня средства и силы для спасения? Если вспомнить все мои попытки быть героем, то заканчивались они весьма жалко: несчастного щенка, с которым я обнималась в беседке, пришлось выгнать на улицу; подружка из неблагополучной семьи обворовала нас; а мужчина, которого я мечтала осчастливить, оказался человеком нездоровым и еще больше разрушился, и меня разрушил.
Не получится ли в этот раз также, что, встретив даже незначительное препятствие, я буду неспособна с ним справиться и снова потеряюсь в фантазиях и снах, а после впаду в нескончаемые
Вот бы мне стать самой сильной на Земле!
Иван, похоже, немного сумасшедший. На днях я видела, как он боролся с бычком. Ну как боролся, бычок катал его по земле, а Иван умудрялся выкрикивать прохожим, что все хорошо, так и задумано. Когда, наконец, Иван поднялся, то заговорил о книге, в которой сказано, что благодаря животным мертвецы однажды захватят мир. Я не решилась спросить, не поэтому ли он боролся с бычком, но с того дня стала наблюдать за ним еще пристальнее.
Улыбался Иван нечасто, но угрюмости в нем не ощущалось, когда я ловила его взгляд, в нем чувствовалась открытость и ясность. А взгляд приходилось именно ловить, потому как в глаза смотреть Иван не любил, вроде как страшился, не расценят ли прямоту за вызов, слишком уж он не желал выставляться. Позже я заметила в нем еще одну черту – целомудренность, совсем не сочетающуюся с тридцатилетним мужчиной в двадцать первом веке. Поначалу я даже думала, что он играет со мной и только делает вид, будто стыдится обсуждать личные темы, но оказалось – я ни при чем, вести разговоры «о женщинах» было вне его мира. Эта деликатность не могла не вызывать любопытство. Но общаться нам было тяжело: я не всегда понимала его ответы, а он, в свою очередь, не разбирал вопросов. То, что он опасался меня, было очевидно. Помню, как однажды я пригласила его в гости, он, побледнев, поспешил уйти, даже не попрощался. Весь следующий день смотрел на меня с недоверием.
Чем больше Иван сторонился меня, тем больше я подозревала, что он причастен к исчезновению Новикова, поэтому и пошла к сгоревшей церкви, о которой он упоминал. Ведь лучший способ расположить человека – заинтересовать его, а Ивана можно было увлечь разговорами о мистике.
Как связана мистика, церковь и заключенные я пока не понимала, но уже составляла план «Б». Если не получится ничего стоящего разузнать о Новикове, сдам хотя бы статью о мистических предубеждениях, которых до сих пор много в российской провинции. Не знаю, насколько такая статья удовлетворит редактора, но это лучше, чем ничего.
Когда я разглядывала исковерканные огнем стены в свой первый день в деревне, то предположила, что пожар произошел из-за несчастного случая. Теперь же, зная, что церковь подожгли намеренно, меня пробрало до мурашек. Представить, каким должен быть человек, осмелившийся поджечь святилище, не получалось.
Церковь густо заросла крапивой, чтобы попасть внутрь, нужно было продираться, стараясь не ошпариться.
Как только я встала на доску, ведущую к центру церкви, у меня
Зависла где-то посередине между реальностью и видениями.
Ведь эта церковь – из моего сна! Я была тем священником, который горел!
Мне редко выдавалось попасть в отражение своих снов, но и тогда, отмахиваясь от мистического, я все привязывала к дежавю. Но в этот раз между сном и его воплощением прошло слишком мало времени, чтобы не поверить.
Образы из сна опрокидывались на меня, ужас пережитого тем священником разливался по телу густой смолой. Я не могла идти вперед, да уже и сомневалась, стоит ли это делать, казалось, закопченные лики святых могли проникнуть в меня, где бы я не находилась.
Вдруг я приметила странный символ, вырезанный на деревянном столбе, где, видимо, раньше был алтарь. Символ представлял собой узор из изогнутых линий, его контуры украшали замысловатые петли. Цвет дерева со временем исказился, что придавало символу еще более таинственный вид.
Неужели деревня хранит в себе непостижимые сакральные тайны?
Я отступила, прыгнула на землю. Крапивный ожог вернул мне ощущение реальности, отчего мистический трепет сразу исчез. Я достала телефон и сфотографировала символ.
Надо бы разузнать о символе. Стоит спросить у Ивана.
От Нюры я уже знала, что Иван живет на ее улице. Его дом, как она и говорила, оказался довольно ветхим, зато окна были намыты так тщательно, что в стеклах отражались прожилки листьев малины.
– Чего вы тут стоите?! – обратился ко мне проходивший мимо «товарищ» Зверев. – Вы, верно, не знаете, кто живет в этой хибаре?
Я резко обернулась и окинула старика самым неприятным взглядом, на который только была способна.
– Знаю.
– Ничего вы не знаете! Если бы знали, какая у него репутация, то не стояли бы здесь!
– Все я знаю, – повторила я сухо.
– Что ж, значит, вы ничем не лучше, если знаете, а все равно стоите, – он сплюнул и поспешил уйти.
Я постучала в ворота и крайне удивилась, когда мне открыла худенькая женщина. Мне даже в голову не приходило, что Иван может быть женат, тем не менее профессиональная наглость живо втолкнула меня в распахнутые ворота.
Войдя в дом, я увидела, что Иван обучает мальчика английскому языку. Решив, что ребенком-то он точно обзавестись не мог, я успокоилась – с моей интуицией все в порядке.
Хозяин дома, заметив меня, вскочил с места, выглядел он опечаленным и смущенным. Мне тоже стало неловко, сложно даже вспомнить, когда в последний раз я испытывала нечто похожее. Присесть мне не предложили, и я сама взяла табурет. Иван следил за каждым моим движением, не осмеливаясь ни прогнать, ни продолжить урок.
– Я не помешала? – громко спросила я.
После длительного молчания, которое разрезала ударами о стекло жирная черная муха, женщина нетвердо произнесла:
– Наверное, нет.