Травяное гнездо
Шрифт:
Через него нечисть силы может приумножить, а может и сгинуть без следа».
Интересно, как птицы этого особенного помечают?
В воображении рисовались образы с питерскими скульптурами и облюбовавшими их голубями. Я страшно развеселилась, представляя птичий помет на колдунах, но, услышав шаги Нюры, бегло пролистала оставшуюся часть книги.
Там было написано о свойствах трав, когда и как их нужно собирать, какие заговоры произносить. Возле главы «Защитная магия» сноска – «добавлено». Видимо, заклинания были внесены уже после того, как злой дух
*
Пока мы шли к дому Бориса, я все думала, стоит ли мне обсуждать книгу с Нюрой. Не хотелось бы говорить Нюре, что я шарилась (зачеркнуто, исправлено на «копалась») в ее вещах.
Почему у нее дома лежала книга с таким же символом как в сгоревшей церкви? Неужели Нюра причастна к поджогу?
– Тебе надо к Звереву сходить, он поможет, – сказала Нюра.
– С чем? – на мгновение даже показалось, что она мои мысли читает.
– С пропавшим.
Она добавила, что Зверев всегда в курсе происходящего. И про ту историю точно знает, потому что однажды обмолвился о Борисе, когда покупал у нее «кислушку».
– Я сразу почувствовала неладное, но у нас в деревне много необычного происходит, поэтому спрашивать тогда не стала. Только в церковь сходила на следующий день.
– Какого необычного происходит?
– А Иван разве тебе не рассказывал? Он же говорит, что лучше других знает, – смешливо произнесла она.
Об Иване я говорить не хотела, поскольку боялась, что она снова об убийстве отца упомянет, а мне тема не то чтобы неприятной казалась, скорее сложно было принять правду. Симпатия к Ивану начинала мне мешать быть беспристрастной.
Завтра нужно бы навестить Зверева, я должна его допросить.
Интересная оговорка «допросить» – неужели я так себя здесь ощущаю?
Что касается странных вещей, то она попала в точку, с недавних пор я все чаще необъяснимое вижу. А что, если это не фантазии, а окружение так болезненно влияет, галлюцинации вызывает? Вот о чем не сможет рассказать даже Иван, а ведь он «лучше других знает».
Не успела я продолжить разговор о необычном, как Нюра указала на дом.
– Этот!
За забором росла огромная яблоня, в тени которой сникла избушка без двора.
Дома в деревне, точно живые, одни на хозяев стараются походить, другие – съеживаются, если их покинут.
– Ну и чего ты замерла, мы в дом-то заходить будем?
Нюра распахнула дверь, и на нас обрушился затхлый запах. У меня закружилась голова. Звуки сникли. Я облокотилась на стену.
– Что такое? – спросила Нюра.
– Со мной что-то не так в последнее время. Витаминов, похоже, не хватает.
– Ясно, – она улыбнулась. – Пойду тогда.
Да уж, вот тебе и ответ на вопрос: умеют ли в деревне сопереживать.
Когда перед глазами перестали плавать черные пятна, я, наконец, огляделась. Теперь у меня перехватило дух не от запаха, а от немыслимого количества исписанных листов и тетрадей. На столе, на полу, под кроватью. Я подняла одну из тетрадей, когда-то она была светло-зеленой, сейчас буро-серая. Его стихи, песни, дневниковые записи. Почерк ровный,
Наверняка в больнице есть и другие его тетради. Интересно, их уже выбросили?
Я чувствовала, как на периферии моего зрения, где-то сбоку что-то надвигалось. На это нельзя было смотреть, потому что вне зависимости от того: реально оно сейчас или нет, оно станет таковым, как только я, затаив дыхание, туда посмотрю. Эта тишина стала бы еще тише, и в любом случае я бы не успела. Не успела остановить, что так стремительно ворвется, произойдет. С какой силой оно меня захватит, врежется в плоть когтями, зубами, всем существом или что там у него есть.
Я не должна смотреть. Не должна смотреть. Ведь как только я посмотрю, все закончится или начнется.
Мне не хватало смелости даже обернуться. Я зажмурилась.
Это все не по-настоящему! Всего лишь ночные мороки. Признаки разыгравшейся болезни.
Мое лицо горело. Тело стало тяжелым, неуправляемым. Силы или воли хватило только на то, чтобы протянуть руку к кружке с водой.
Небо за окном становилось выше и прозрачнее, и чудовище, которое еще мгновение назад маячило где-то недалеко, поспешно свернулось, ускользнуло в ночь и растворилось с наступающим утром. Страшной болью во мне отдавалась мысль: в доме ему нет преград, оно снова сможет просочиться в трещины, затаиться в углах, ждать минуты, когда мне будет страшно, а мои руки примутся дрожать так, что невозможно будет написать даже слово – предсмертную записку. Невозможно будет описать того надвигающегося, что будет мучить меня. Призрак этого и ждет. Он хочет, чтобы о нем никто не узнал. Ведь неизвестное – самое страшное.
Поставив кружку на место, я провалилась в сон.
______
Зима лютовала. Каторжники спотыкались и падали со сложенными ногами, полузамерзшие ползли по сугробам. Сквозь вьюгу прорывались только звуки их тяжелых громыхающих шагов и бьющихся друг о друга цепей. Живые тянули мертвых, но живые не жаловались, терпели, лучше уж быть на своем месте, чем на месте тех, кто по земле волочится. Сиротливо прижимались друг к другу, не ведали, что, пропадая, оставляли за собой смертную священную месть.
______
Когда я открыла глаза, ощущение, будто все исправимо, которое приходит с наступлением нового дня, так и не появилось. Все становилось только мучительнее, мрачнее, и не было возможности с этим справиться. Я все еще видела, как умершие тянули руки и беззвучно открывали рты. По моему телу пробежали мурашки.
Какой же реальный был сон! Что это, если не чужие воспоминания, энергия жизни и смерти, пропущенная через кусок мышц? Похоже, местность влияет на меня больше, чем я думала. Но мне нельзя отвлекаться, нельзя поддаваться утягивающему прошлому деревни. Нужно думать о деле, статье, Новикове.