Трехгрошовый роман
Шрифт:
Более сообразительные из присутствовавших не усомнились в его словах. Все дело было блестяще продумано Коксом. Представитель морского ведомства все равно засыпался бы, несмотря на возврат чека и любое количество ложных присяг, потому что он, как ни верти, купил суда, которых в глаза не видел. Только компании это не принесло бы никакой пользы. Она продала заведомо негодные суда.
Кокс потребовал, чтобы компания выделила из своей среды уполномоченного, с которым он мог бы довести дела до конца, во всех деталях. Вплоть до окончательной сдачи правительству вполне готовых судов все должно делаться от имени компании, и только в самый последний
До этого момента все работы по ремонту старых судов должны продолжаться на случаи внезапной ревизии. Таким образом, меч продолжал висеть над КЭТС до самой последней минуты.
Компания не нашла в себе сил протестовать.
Когда Кокс под конец пригласил всех пайщиков позавтракать с ним в ресторанчике неподалеку, никто не изъявил желания последовать за ним. Тогда он второпях заметил, что дольше двух месяцев он никак не может ждать сдачи судов, и ушел раньше всех.
Компаньоны решили поручить точный подсчет предстоящих расходов Истмену и Пичему, с тем чтобы, когда этот подсчет будет произведен, встретиться вновь не позднее ближайшего понедельника. Дело находилось в той стадии, когда участники обычно избегают трезвых разговоров в конторе и делают вид, что для них вполне достаточно случайного свидания.
Пичем был озабочен более чем когда бы то ни было. В недрах КЭТС он работал на Кокса. А между тем не мог Даже предложить ему свою дочь. Что ожидало его впереди?
В полдень он пошел в доки. Корабли гудели, точно ульи. Повсюду стучали молотками, пилили, красили. Рабочие стояли на шатких стремянках, висели в хрупких проволочных корзинах. Пичем стоял посреди всей этой деловитой суеты и ежился. На материалах экономили до крайности: дерево, железо, даже краска – все было самое дешевое. И тем не менее дело оказалось чудовищно-убыточным.
Из доков Пичем поспешил к себе на фабрику. И тут все шло заведенным порядком. Нищие сдавали выручку в конторе. Бири внимательно сверял сдаваемые ими суммы со своими ведомостями и недоверчиво выслушивал оправдания тех, кто не выработал нормы. Он улаживал пограничные столкновения и стычки с чужаками. В мастерских за длинными столами горбились девушки. Когда потребности фабрики бывали покрыты сполна, они работали на старьевщиков и белошвейные мастерские. Музыкальные мастера чинили трубы шарманок. Несколько нищих слушали новые музыкальные валики и долго выбирали подходящий. В классной комнате шли занятия. Высохшая старуха, вечером работавшая в уборной при ресторане, учила молодую девушку продавать цветы.
Пичем вздохнул. К чему все это, если он ежеминутно вынужден прислушиваться, не грохочут ли на лестнице шаги полицейских, явившихся за ним в контору?
Во всем была виновата его дочь.
Из-за своей неудержимой чувственности, несомненно унаследованной от матери, как и вследствие преступной неопытности, Полли отдала свою судьбу в руки более чем темной личности. Почему она сразу же вышла замуж за своего возлюбленного, было для него загадкой. Он подозревал нечто жуткое. Однако он всегда был за то, чтобы сохранять известную дистанцию между родственниками, и это мешало ему говорить с ней о ее частных делах. Кроме того, разговоры о вещах, которые ни при каких обстоятельствах не должны были иметь места, могли принести один лишь вред: такие разговоры только низвели бы невозможное на степень возможности, а это лишило бы Пичема главного оружия – его очевидной неспособности представить
Среди ночи или под утро Пичем, как обычно, встал с кровати и побежал наверх, на галерею, посмотреть, дома ли еще Полли. Заглянув в полуоткрытое окно, он увидел на кровати смутные очертания ее тела. Она преспокойно жила дома и, как видно, даже не встречалась с мужем.
Во всяком случае, следовало как можно скорей расторгнуть этот брак. Пичему была нужна его дочь.
В том, что Кокс и теперь еще женится на ней, Пичем ни минуты не сомневался. В Саутгемптоне он убедился в слепой похотливости маклера. Этот распутник, вне всякого сомнения, был покорным рабом своих страстей.
А Мэкхит, судя по всему, не возражал против дальнейшего пребывания его жены под родительским кровом. Он не предпринял никаких серьезных шагов, беспрекословно позволил спустить себя с лестницы и, насколько Пичему было известно, нигде пока еще не распространялся о том, что он женат. Угроза лишить дочь наследства, судя по всему, подействовала. Он, очевидно, рассчитывал на деньги. Они, верно, были нужны ему.
Его д-лавки широко задуманы и весьма ловко выкачивали сбережения у мелких и мельчайших людишек, но, с другой стороны, они достаточно примитивны – собственно говоря, не что иное, как темные, кое-как оштукатуренные конуры с двумя-тремя кипами случайного товара на сосновых досках, с отчаявшимися людьми за прилавком. Откуда он доставал товары по такой дешевке, никак нельзя было выяснить.
Пичем пытался через своих нищих войти в сношения с владельцами лавок. Однако добился он немногого. Люди упорно молчали, они ненавидели нищих, а возможно, и сами мало что знали о происхождении товаров.
Несколько больший успех имели его изыскания относительно прошлого Мэкхита. Целые периоды его жизни были покрыты тем полумраком, который заставляет биографов наших знаменитых предпринимателей неожиданно становиться немногословными; чаще всего их герои внезапно и совершенно необъяснимо «подымаются» из неизвестности после стольких-то и стольких-то лет «тяжелой и самоотверженной работы», причем биографы обычно забывают указать – чьей работы.
Мелкие конкуренты д-лавок утверждали, будто господин Мэкхит в дни своей не столь уж далекой молодости привлекался к ответственности за брачные аферы. Обманутых им девушек они называли «д-невестами», но адреса их указать не могли. Эти глухие сплетни невозможно было использовать. Одно было так или иначе ясно: биография Мэкхита начиналась где-то на самом дне города. В былые – не столь уж далекие – времена методы этого удачливого господина были еще более неприкрытыми, еще более грубыми и еще более доступными для судебного преследования.
Между прочим, Пичем посетил редакцию «Зеркала» – листка, утверждавшего в свое время, что в его распоряжении большой материал против владельца д-лавок. В редакции, однако, с большим трудом припомнили все это дело и невнятно забормотали, что у них недостает документальных данных. Пичем принужден был уйти, ничего толком не узнав, но унося впечатление, что они все-таки что-то знают и даже располагают соответствующим материалом.
Госпожа Пичем, в эти дни более чем когда-либо предоставленная самой себе, а следовательно, и погребу, смутно догадывалась об опасности, нависшей над домом, и, в свою очередь, ломала голову, как разлучить Полли с «лесоторговцем». Она терпеть не могла Кокса, считая его «фальшивым человеком», но он определенно был более выгодной партией.